Виктор Лаврентьев - Человек и глобус

К р я ж е в М и х е й Ф е д о р о в и ч — кровельщик, 43 лет.

Е л е н а И в а н о в н а — его жена, 40 лет.

М и х а и л — сын, 24 лет.

Н а д е ж д а — дочь, 18 лет.

Л ю д м и л а — дочь, 16 лет.

О л ь г а — девушка-сирота, 18 лет.

П е т р Г л а д ы ш е в — 19 лет.

Г л а д ы ш е в С т е п а н П е т р о в и ч — врач, его отец, 45 лет.

А н т о н З о р и н — слесарь, 22 лет.

П л а х и н Е в г р а ф С а в в и ч — 23 лет.

П л а х и н П р о х о р Д е н и с о в и ч — его дядя, 50 лет.

П р и с т а в.

Ш т а т с к и й.

Время действия 1903—1905 годы.

Высокий, обрывистый берег над излучиной замерзшей реки. Красноватые стволы могучих сосен. Потемневшая дорога, черной ниточкой пересекающая реку, зеленоватые лужицы наледи, сосульки, свисающие с веток сосен, — все говорит о близости весны. Вдалеке, на той стороне, темнеет тайга, а где-то левее лепятся домишки небольшого городка, белеют колокольни церквей. Издалека слышен голос Михея: «Стой, лешак! А вы там не шибко…»

Н а д е ж д а (останавливаясь на самом краю обрыва, заглядывает вниз) . Нисколечко не боязно. Полетели?

П е т р. Летим. Чур, не отступать. Ага! Не шали.

Н а д е ж д а. Не буду. Смотри, какая огромная земля и какая красивая!

П е т р. Да. (Пауза.) Чувствуешь? Совсем весенний ветерок. До чего ласковый.

Н а д е ж д а. Его можно прямо пить. (Вдыхает полной грудью.) Вкусный. Когда смотришь далеко-далеко, почему-то кажется, что там, наверное, совсем другая жизнь, другие люди… (Обернувшись, зовет.) Папа! Иди к нам. Отдохни здесь.

П е т р. Идите, Михей Федорович! До ночи успеем, доберемся до дому.

Н а д е ж д а (тихо) . И лучше. В потемках меньше прохожих будет на нас глазеть.

М и х е й (подходит, оглядываясь назад) . Чужая лошадь. Случись чего — не рассчитаешься с Плахиным. (Снимает шапку, отирает потный лоб.) Какая тут невидаль?

Н а д е ж д а. Смотри. Красиво?

М и х е й (помолчав) . Известно — сибирская сторона. Ни конца ни краю. На глаз радует, а отведать охотников мало. Навек оскомину набивает.

Н а д е ж д а. Неправда, что Сибирь угрюмая, лютая. Ее сами люди такой делают.

П е т р. Знаете, Михей Федорович, что писал Чехов, побывав на берегах Енисея? А там глушь еще чище нашей.

М и х е й. Где мне знать. А вам, поди, Дмитрий Иванович про это вычитал?

Н а д е ж д а. Он. И спасибо ему.

П е т р. Слушайте: «Жизнь здесь началась стоном, а кончится удалью, какая нам не снилась».

Н а д е ж д а. И дальше: «Какая умная и смелая жизнь будет на этих берегах…» Ведь не может писатель говорить неправду. Значит, его слова сбудутся. Эта жизнь придет.

М и х е й. Эх! Кто про лучшее не думает? Да вишь, как получается… все оно где-то впереди, а не рядом. Не посмотришь, не ухватишь… То, что сладко, не дается гладко. Другой бьется, бьется, да и голову сложит, а даже самый краешек счастья не увидит. Значит… (Пауза.) Пора двигаться. Важные мы сегодня лесины вырубили. Бревна что надо. Последние. И будет наш дом, дочка, готов. Задумал я его строить, когда ты под стол пешком ходила, и кончаю с твоей помощью. Одолели. Без тесноты заживем. И никакая беда не страшна. Поскачет она, поскачет вокруг, потеребит — и в сторону. С целой семьей ей не совладать… Вот, Петр Степанович, когда стану стариком, тужить мне не придется. Вся семья под одной крышей. Дети есть, внуки будут. Какое мне еще счастье искать? (Одному Пете.) Узнает твой отец, что за нами в тайгу увязался, — попадет, наверно?

П е т р. Скажу, что был у товарищей.

М и х е й. Значит, не то делаешь, что отец хочет. Неладно этак-то… Ну, поехали. (Уходит.)

Н а д е ж д а (после молчания, смотрит вверх) . Петя, смотри, какие добрые мохнатые лапы у этой сосны. Как она ими тихо покачивает, будто хочет что-то нам сказать…

П е т р (грубоватым тоном) . Зачем нарушаете тишину? Кто вас сюда звал?

Голос Михея: «Эй, помощники! Едем!»

Н а д е ж д а (громко) . Идем!.. (Стучит кулачком по стволу.) До свидания, добрая великанша! Жди нас летом!

П е т р. Берегись — рассердится. Пойдем. Давай руку.

Н а д е ж д а (улыбаясь) . На, возьми.

З а н а в е с.

Маленькая комнатка в одноэтажном доме. Единственное окно раскрыто настежь. Лучи яркого весеннего солнца прорываются в комнату сквозь ветви цветущей под окнами черемухи. Слева у стены — обнаженный остов узенькой железной кровати. Справа — грубовато сделанный стол, над ним пустые полки для книг. Сами книги в беспорядке разбросаны по полу вместе с тетрадями и листами бумаги. Н а д е ж д а в простеньком ситцевом платье испуганно прижалась к стене. У стола, продолжая разбираться в бумагах, стоят полицейский П р и с т а в и с у б ъ е к т в ш т а т с к о м.

Ш т а т с к и й (Надежде) . Так почему вы не известили кого следует о кончине господина Волгина?

Н а д е ж д а. Я… Мы не знали, что надо… Нам никто не сказал.

П р и с т а в. Где же в это время были ваши родители?

Н а д е ж д а. Отец почти все время на работе, а мама уехала в деревню к родным. Начался ледоход, она не смогла вернуться…

П р и с т а в (Штатскому) . Ледоход нынче действительно ранний и очень, я бы сказал, бурный. Вчера, грешным делом, ходил на берег, любовался. Боже мой, какая силища у нашей реки! Этакие льдины — и ворочает так, играючи. Вы смотрели?

Ш т а т с к и й. Не расположен.

П р и с т а в (Штатскому) . За семьей прежде ничего такого не замечалось. Но… (смеется) тяга, знаете ли, к просвещению… Старший сын — студент.

Ш т а т с к и й. Да? (Надежде.) До нашего прихода никто не проявлял заботу о личных вещах покойного?

Н а д е ж д а. Нет.

П р и с т а в. Полюбопытствуйте… Оказывается, покойничек, ко всему прочему, был и стихотворец.

Ш т а т с к и й (берет листок) . Социал-демократическая стряпня?

П р и с т а в. Весьма вероятно.

Ш т а т с к и й (читает) . «Двадцать третьего апреля тысяча девятьсот третьего года. Прощайте, мои товарищи.