Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

– Позвольте тогда и мне высказать свое мнение не в обиду высокому и благородному Сенату, – возразил Брёзель серьезно. – У каждого свой Бог. И детский пасхальный огонь лучше, чем предписанный праздничный перезвон.

Это замечание взволновало мою детскую душу, даже при том что мое внимание отвлекали прыгающий вокруг костра Алекс и корабли, скользящие на горизонте, – там, на водных путях мира.

И мне почудилась неясная связь между тем, что было сказано, и одинокой мощной башней, которую я видел упрямо вздымающейся на другом конце острова и в которую я должен был отправиться уже вечером.

Из больших разноцветных облаков солнце скатилось в море. Мы пошли к башне.

Старая башня стоит на отдельно обнесенной дамбой территории, на которой находится, в том числе, дом смотрителя маяка.

В то время как башня, словно небоскреб, вырастала перед нами все выше и выше – четырехгранная, с белой, кажущейся такой маленькой лестничной пристройкой и черной крышей высоко вверху, несущей стеклянный кожух фонаря, в нем вспыхнул свет и широким лучом упал на вечерние сумерки, регулярно вспыхивая и угасая, напомнив мне шута Пучинелли, орудующего своей шутовской палкой на маленькой домашней кукольной сцене. И я осознал, как далеко я удалился от дома; я ощущал себя так, словно прошел уже целый год.

Мы шагали через большой вымощенный двор. Никогда не видел я здания столь огромного, возвышающегося передо мной до самого неба.

«Элиа», «истребитель язычников», до сих пор миролюбивый, пристроился рядом с нами, хотя и немного отстраненный, потому что вокруг было так тихо и радостно и не давало ни малейшего повода к призывам к раскаянию. Однако перед явлением башни он все же возвысил свой голос и заговорил об Иерихоне, который пал от яростного трубного гласа.

– Даже французы не справились с ней в 1812 году! – добродушно заметил господин Брёзель во время передышки и показал нам узкую трещину, идущую от основания и теряющуюся где-то наверху.

Разве иностранный государь был таким светилом, что мог бы заменить наш морской маяк? – улыбаясь, спросил человек, который только что подошел к нам. Это был управляющий.

Рядом с ним я мельком заметил девочку с темными кудрями, но мы уже поднимались по лестнице, пристроенной к башне.

Через несколько ступеней мы достигли входа в нее, до которого раньше можно было добраться только по веревочной лестнице. Да, это была старая крепостная башня, от которой исходил дух столетий. Мой родной город возвел ее из так называемого монастырского кирпича, который был несколько крупнее современного, в 1300—1310 годах – настоящий символ морского владычества в устье Эльбы, так сказать, выставленный вперед кулак против возможных претендентов на побережье Северного моря. Отсюда сторожевая команда могла держать под наблюдением пиратов и захватчиков, заботиться о ганзейских кораблях и оповещать их, держать открытыми проходы в гавани для рыбаков, а также взимать соответствующие таможенные пошлины, так что добровольное присоединение к Гамбургу было очевидно выгодным. Лишь позднее тридцатиметровый колосс с его почти трехметровыми стенами и восьмиметровой надстройкой стал общим навигационным знаком для всех судов днем и ночью. Это внушающее благоговение сооружение является старейшим из всех в мире действующих маяков.

Когда господин Брёзель радостно сообщал об этих фактах, управляющий порылся в огромном шкафу, вытащил книгу и прочитал что-то вслух, что я вполне понял, хотя это был очень старый нижненемецкий диалект; по крайней мере на побережье сильно изменилось его написание. Сказанное означало, если перевести на современный немецкий язык, что жители Гамбурга благоразумно заключили союз с фризами на побережье Куксхафена, которые обещали следующее: «Мы будем защищать жителей Гамбурга, если кто-либо как-либо, будь он правитель, дворянин или сюзерен или обычный нарушитель спокойствия, – здесь управляющий как будто случайно задержал свой взгляд на „„истребителе язычников““, – осмелится напасть на башню на Ниге О…» Так остров назывался раньше, Ниге – «новый» и О – «остров», как это еще сохранилось в именовании островов Зюдероог или Вангероге, Шпикерог и Лангеог, – объяснил господин Брёзель, а управляющий читал дальше: «…итак, осадить ее или даже захватить, члены муниципалитета Гамбурга и граждане к нашей и всех торговых людей благу и спасению возьмут на себя труд и затраты по отстраиванию и охране башни».

– Благо и спасение есть исключительно в сокрушительном удалении хищнических методов в торговле! – сказал господин Майзерих так, что эти слова эхом отозвались в пустых стенах башни. И что он в Кёльне ликвидировал свою торговлю спиртными напитками.

Управляющий, улыбаясь, перебил:

– Какое совпадение, любезный господин! Первым смотрителем башни был член городского совета Герхард из Кёльна, и он угощался на славу хорошим мускатным вином из поставок своего предшественника, добрых четыре года, а именно до 1314 года, когда в Париже другой правитель острова, барон де Моле, последний Великий магистр кипрского ордена тамплиеров, был сожжен на костре, разумеется, он тоже не был хорошим тамплиером.

Поскольку «истребитель язычников» не нашелся, что возразить, мы отправились дальше. Поднявшись, мы достигли коридора, в который выходило несколько дверей. Широкоплечий, моряцкого вида управляющий открыл одну из них, включил свет, и мы вошли в уютное помещение, где стояла плюшевая мебель и большая кровать с золотыми набалдашниками.

– Здесь, Гансик, твои владения. А Алекс может спать на циновке, – сказал господин Брёзель.

«Истребитель язычников» пробурчал себе в бороду, которая была не меньше, чем циновка, что обстановка более подошла бы для ублажения греховной плоти среди такой княжеской пышности. Но я отнес это к тихой зависти и опустил на пол свою картонную коробку. Через узкое окно, которое выглядело как воронка в толще стены, я увидел пылающее вечернее небо.

Управляющий, войдя в комнату, огляделся, вышел в коридор, и оттуда гулко раздался его голос:

– Анна, – кричал он, – вы забыли полотенце для молодого человека из Гамбурга!

«Молодой человек из Гамбурга» – это был я, и видит Бог, это звучало по-другому, чем оскорбительные словечки, с которыми старый дядя боцман любил обращаться ко мне. Я начал чувствовать себя здесь как дома.

Господин Брёзель согласился с предложением «истребителя язычников» подняться еще выше и в свете маяка забыть всю низость мира. Он позвал меня присоединиться.

В этот момент вверх по лестнице проскользнула грациозная девочка, которую я заметил до этого, со свежим полотенцем в руках. Она сделала реверанс перед господином Брёзелем, а он приветливо назвал ее по имени, знакомя нас: