Александр Ройко - Наперекор времени. Часть 2

А далее Шурка напоил Воронка, вновь запряг его в пролётку и поехал в Пристань – Воронок-то наелся, а вот ему самому нужно что-либо бросить в рот. Что он успешно и сделал в первом попавшем трактире. А далее уже по прямому делу. Фотографии были уже готовы, и смотрелся на них Александр неплохо – что ни говори, а фотограф оказался мастером своего дела. В общем, вернулся Сашка в своё село, когда маленькая стрелка на настенных часах Игната Степановича не добралась до цифры «4». А того пока что дома не было – понедельник во все времена был нелёгким днём.

И Шурка решил сделать Карелину сюрприз. Конечно, назвать его полностью сюрпризом и нельзя было, но, тем не менее… Он решил подписать одну из своих фотографий и вручить человеку, который так много для него сделал. Сашка вынул из ячейки комода свою шариковую ручку и именно ею сделал на обороте фотографии следующую надпись: « На долгую память моему приёмному отцу, замечательному человеку Игнату Степановичу Карелину от Александра Большакова. Село Красноярка, Бийского уезда. 01.07.1913 г. » Казалось бы, что писать такой ручкой и оставлять свою настоящую фамилию, было большим риском. Но Сашка был уверен, что никакого риска нет. Во-первых, Карелин ни перед кем хвастаться этой фотографией не станет. А во-вторых, в качестве оправдания (если фотографию кто-либо, всё же, увидит) он может заявить, что откуда он знает, чем сделана надпись – спросите, мол, у самого автора, если найдёте его. А фамилия?… – так это его псевдоним. Назвался так, считая себя большим человеком.

И нужно сказать, что сюрприз удался. Когда Игнат взял фотографию в руки, он тоже оценил её качество, а, когда взглянул на её оборот, то у него вообще увлажнились глаза. Он тихим, хриплым голосом только и смог промолвить:

– Спасибо, Саша!

– Это вам спасибо, отец, за всё то, что вы для меня сделали.

Карелин лишь, молча, махнул рукой, но потом, всё же, спросил:

– Надеюсь, Василисе ты такую подпись на своей фотографии не сделал?

– Конечно, нет. Но это как раз меня и мучает, хотя я прекрасно понимаю, что ей подобную подпись мне делать никак нельзя было.

– Успокойся. Я ей своими словами всё объясню.

– Я это понимаю. Вот видите, даже когда меня здесь уже не будет, вы всё равно продолжите помогать мне. Так что не машите рукой. Такая помощь далеко не пустяк.

– Пустяк, не пустяк – не будем спорить. Я это делаю, буду делать не только для тебя, а для неё, да и для себя тоже. Ты мне лучше вот что скажи – и что, с завтрашнего дня снова на Чарыш, только в иную сторону?

– Если ничего не случится, то да. Попробую поймать удачу. Вот только улыбнётся ли она мне… А если и да, то когда?

– Так, а вот в этом деле у тебя должны быть не сомнения, а вера, убеждённость. Поставь перед собой такую цель, и она обязательно свершиться. Ты же ни минуты не раздумывал над тем, прыгать ли тебе в воду через ту твою тучку. Вот и сейчас не раздумывай, а верь.

– Я тогда не понимал последствий.

– Тем более! А сейчас ты их понимаешь, вот и готовься к ним.

– Легко вам говорить…

– Как раз нелегко, Саша! – укоризненно взглянул на парня Игнат Степанович.

– Ой, простите, дядя Игнат. Я совсем не то хотел сказать…

– Ладно. Не забывай записки вешать, где тебя искать. Ты пока ещё сельский врач.

– Конечно, не забуду.

И 2-го июля Александр вновь поехал вниз по течению Чарыша, но уже в сторону Елбанки – впервые туда почти через два года. Да, с того дня, как он 16 июля вошёл в село, он ни разу не был в том месте. А что ему было там делать?… А вот сейчас дело нашлось. Дорога туда была похуже, нежели на Чарышскую Пристань, но проехать пролёткой, всё же, можно было. Для Воронка, это тоже, вероятно, был новый маршрут, поскольку при различных звуках он то «прищуривал» уши, то их настораживал. Но буквально через 15 минут они уже были на месте. Сашка определил это ещё издали, увидев знакомый песчаный спуск к воде, а за ним и холм. Когда пролётка поравнялась с ним (немного в стороне), парень определил, что трамплина там по-прежнему нет. Он чуть заехал в рощицу (или перелесок), выпряг Воронка и отвёл на луг, а сам расположился недалеко от холма. Он сначала думал расположиться на холме, но потом передумал – Бог его знает, что могло произойти на сей раз, теперь в этом месте можно было ожидать любых неожиданностей.

Увы, сегодня не произошло не просто никаких неожиданностей, а вообще ничего примечательного. Ничего! А Сашка целый день просидел на берегу Чарыша. Хорошо, что он хоть захватил с собой что пожевать. Но из села к нему тоже никто не прибегал, хотя он и довольно точно описал в наддверной записке, где его искать. Значит, пациентов по-прежнему нет. Хоть это хорошо – здоровый народ в селе и нет никаких ЧП. Но вот когда Сашка отправился за Воронком, то увидел, что тот забрёл довольно далеко. И он понял, что так дело не пойдёт. Если вдруг, к счастью для Большакова появится тучка, то он будет очень долго возиться с конём и пролёткой – так можно будет прозевать всё на свете. А потому отныне он не будет выпрягать Воронка из пролётки и пастись он будет не на лугу, а в (или рядом) перелеске. Там травы тоже предостаточно, и она, возможно, даже лучше, нежели на лугу – ведь в рощице сенокоса не было. Итак, один день насмарку. Ну, разве что Сашка отдохнул. Но нужен ли ему такой отдых? Вот в чём вопрос.

И последняя фраза, которую он произнёс в уме, ассоциировалась у Александра с известной фразой из знаменитой трагедии Уильяма Шекспира «Гамлет»:

« Быть или не быть? » – это вопрос, который во все времена стоял перед людьми: противостоять злу или смириться с ним? Пытаться изменить мир, в котором торжествует несправедливость, или спокойно жить в нём? Вот только в трагедии этот вопрос впервые был сформулирован так ясно и определённо. Но трагедия принца датского Гамлета изначально лежала в плоскости от хорошего к плохому . При этом не для Человечества в целом, а лично для Гамлета: убийство его отца дядей – родным братом короля – и лишение возможности Гамлетом занять место на троне, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А далее, как обычно, возникает чувство мести… Старо как мир. Сколько людей чуть ли не ежедневно переживают резкий перепад от хорошего к плохому в своей жизни. А потому в монологе Гамлета больше патетики, нежели переживания за судьбы обиженных, обездоленных людей (не мечтающих о троне).

А для Сашки вопрос « Быть или не быть? » стоял совершенно в другом ракурсе. Он задавал себе это вопрос в своей интерпретации: « Быть или не быть мне в своём мире, в своём времени? ». Он, всё же, опасался, даже если и появится та знакомая ему тучка, оказаться в каком-нибудь XV-м столетии, хотя и верил в лучшее. И кто его знает в чьём «исполнении» знаменитый вопрос звучал серьёзнее. – Хотел бы я посмотреть , – думал Александр, – какие бы монологи закатывал принц датский, попади он на 100 с лишним лет в прошлые времена? – Правда, историки, споря между собой, до сих пор не могут установить время действия трагедии. Гамлет мог жить и в VIII–IX-м веке, и в XVII-м. Но потеря престола (и то лишь возможная – всё могло произойти), это ничто по сравнению с потерей всех родных, близких, знакомых, приятелей, друзей… при попадании в другой мир, к которому ой как нелегко приспособиться. И кто может укорить Большакова в том, что он совершенно не прав?…