Рина Лесникова - Белый дирижабль на теплом море

– Выпьем и поговорим, – сообщил он, вытаскивая из бутылки пробку и разливая тягучую рубиновую жидкость по бокалам, – ты как, не против?

– О папе?

– Да, о твоём папе, – печально вздохнул дядя Николай и протянул один из фужеров гостье. – Ну, за папу до дна, – предложил он и, приподняв свой напиток, выпил.

Николь знала такой обычай – пить алкоголь в память о погибших. Значит, Зонгер уверен, что папы нет в живых. И она последовала его примеру. Вино было и похоже, и не похоже на соки, которые приходилось пить ранее. Однозначно, оно было вкуснее. Терпкое, насыщенное, в меру сладкое и немного дерзкое, что ли. Дядя Николай развернул блестящую шоколадную обёртку и, отломив кусочек, поднёс его к губам гостьи. В голове приятно зашумело. И чего она боялась? Ведь это же отец Вали и Рэис! Он не сделает ничего плохого! Просто расскажет о папе.

– Вкусно? – почему-то шёпотом спросил дядя Николай.

– Да, я ещё никогда такого не пробовала. А ещё… – Николь смущённо замолчала.

– Что? Говори. Если смогу, всё сделаю!

– Там, за столиками на улице, люди ели странные цветные шарики, – неуверенно шепнула она.

– Мороженое? Ты хочешь мороженое? Сделаем! – дядя Николай по-доброму усмехнулся и на несколько мгновений вышел из комнаты.

А осмелевшая Николь ещё несколько раз подпрыгнула на диванчике и, взяв понравившуюся шоколадку, стала с удовольствием её есть.

– Ты голодна? – спросил вернувшийся гражданин Зонгер. – Может, велеть принести ужин?

– Нет, дядя Николай, не нужно. Я поем шоколад и {мороженое}, – даже само слово вызывало приятное предвкушение, и Николь облизнулась.

– Можешь называть меня просто Николай, – сидящий напротив мужчина гулко сглотнул, опять наполнил бокалы и придвинулся совсем близко, чтобы передать Николь один из них. – Давай ещё выпьем, – шепнул он.

– А потом вы расскажете про папу? – хотелось немного отодвинуться, но спина упиралась в мягкий подлокотник дивана.

– Да, потом я расскажу про твоего папу, – гражданин Зонгер выпил сам, внимательно проследил за тем, как это делает Николь, на мгновение девушке даже показалось, что ему жаль этого бодрящего напитка, с такой жадностью он смотрел на то, как она пьёт, а потом отставив в сторону бокалы, дядя Николай начал рассказ: – Твой отец был великий человек. Да, он был великий человек и мой друг! Можно даже сказать, что он умер прямо на моих руках! И его последними словами были слова о Либерстэне и о семье! Именно так, Николай Николаев просил, чтобы я позаботился о вас. О твоей маме, о тебе и, – здесь дядя Николай тяжело вздохнул, – об Александре. Мальчика я не сберёг. Да, меня не было рядом в тот момент, когда враги вероломно напали на мирный интернат! Это моя вечная вина! Давай выпьем за твоего старшего брата и за всех других детей, которых украли ужасные монстры!

В голове уже изрядно шумело, но как не выпить за Александра? И Николь покорно приняла протянутый бокал. Потом гражданин Зонгер кормил её с рук шоколадкой, потом принесли замечательное мороженое, и она ела его, а дядя Николай смешно слизывал сладкие капли с губ и подбородка.

– Николь, девочка моя, – жарко шептал он, выискивая всё новые следы мороженого на лице, шее и даже груди девушки, – ты же понимаешь, что я никогда бы не тронул дочь своего боевого товарища! Но так надо! Через месяц тебе предстоит пройти обязательное обследование на предмет беременности! Только ради тебя, маленькая моя, сладкая моя, желанная!

Надо, значит надо. Было не то, чтобы страшно, но как-то неловко целоваться с мужчиной, которому её мама родила двоих детей. А он уже расстегнул пуговки на платье и залез одной рукой под юбку.

– Не боишься?

– Нет, это же для дела, – если много раз повторить, что всё свершается во имя великого дела, то и сама поверишь в это.

– Да, мой нежный лепесток, для дела и для Республики! Всё только для Республики!

Платье отлетело в сторону. Только бы не порвал, ведь это её самое нарядное. Дядя Николай подхватил лёгкую ношу на руки и потащил в другую комнату. Там стояла широкая, просто огромная кровать, на которую они и упали вдвоём.

– Ника, моя Ника, маленькая, невинная, только моя! – как безумный, шептал мужчина, блуждая мокрыми губами по обнажённому девичьему телу. – Как долго я этого ждал, мой цветок!

А потом он впился жадным поцелуем в её рот, раздвинул судорожно сжатые колени, как-то очень ловко оказался между ног Николь, а потом… потом промежность пронзила острая боль и девушка вскрикнула.

– Да! – торжествующе ответил ей сосредоточенно пыхтящий дядя Николай и начал двигаться. Резко, уверенно, вызывая новые и новые вспышки боли.

Кажется, он тоже стонал. Неужели, ему тоже больно? Но зачем тогда всё это? Ах, ну да, ради Республики. И Николь постаралась сдержать рвущиеся из горла всхлипы боли и бессилия. Краем сознания вспомнилась слова Татьяны, сказанные в доме отдыха три года назад: «Смена у накопителя, смена в постели». Пожалуй, верно. Подобное можно было считать за полноценную трудовую смену. А гражданин Зонгер всё пыхтел и пыхтел. Кажется, даже начал злиться.

– Что ж ты такая… неопытная, – досадно пробормотал он и больно ущипнул Николь за грудь так, что она даже вскрикнула. – Вот, уже лучше, – и последовал ещё один щипок. Потом даже склонился и прикусил зубами. Девушка опять вскрикнула, – Да, да, покричи! Ещё, ещё!

Чтобы её не кусали и не щипали, Николь пришлось кричать, тем более, кричать очень хотелось, в промежности давно всё горело от боли, а Зонгер всё вбивался и вбивался в распростёртое тело. Наконец он задёргался быстрее, вошёл особенно глубоко, тоненько застонал и затих.

– Ох, ну и укатала ты меня, золотце, – сообщил он и отвалился в сторону.

Как же хорошо, что эта пытка, наконец, закончилась. Теперь нужно согнуть колени, как советовалось в той брошюрке.

– Ой, я забыла в машине брошюру! – вспомнила Николь.

– Никуда она не денется, завтра заберёшь, – странным безразличным голосом ответил гражданин Зонгер, – давай спать, я устал, – и, повернувшись к девушке спиной, мирно засопел.

Спать. В училище уже давно прозвучал сигнал отбоя, но спать совсем не хотелось. Очень болело в промежности. А ещё там было противно и скользко. Очень хотелось помыться. Но в той брошюре ясно говорилось, что после {акта} – никакого мытья, лежать на спине и делать всё, чтобы произошло зачатие. Если это случится, то Николь не будет иметь дела с государственными производителями почти год. Ребёнок. Хочет ли она его? А для чего? Ведь он будет государственным, и, как и все другие государственные дети. Как Коська, как Валентин и Рэис, будет расти и воспитываться в детском доме. Николь, конечно же, будет навещать его, как мама навещает братика и сестричку, но это совсем не то, ведь расти с родителями гораздо лучше, уж ей ли это не знать. И потом, кем будет этот малыш, если он, конечно, будет, для Вали и Рэис? От этой мысли стало горько и жутко. Как будто Николь предала маму. А потом разум обожгла ещё одна жуткая мысль: а вдруг ребёнку передастся её ужасный дар-проклятие?