Ричард Брук - Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн

– Не надо, я сама… – Саша неумело нацепила на длинную деревянную спицу вареник, под строгим взглядом самозванной няньки обмакнула в сметану, отправила в рот. – Очень вкусно, спасибо.

– «Вкусно»! – передразнила баба. – А то сама не знаю, шо смачно! Потому и слежу, шоб ты ела, а не вздыхала так, шо свички гаснуть! Думаешь, он тебя бильше полюбить, якшо ти як бледна немочь ходить будешь? Це, мож, у вас на Москве так прийнято, а тут не так!

– В Москве сейчас с едой совсем плохо, нет там ни сметаны, ни вареников… – вздохнула Саша, в глубине души надеясь, что Дуняша переключится на обсуждение трудных времен и оставит щекотливую тему, перестанет к месту и не к месту упоминать «его». Но не тут-то было.

– Так и я про шо – выходит, свезло тебе, шо наши хлопцы паровоз-то остановили! Здеся, в Гуляйполе, хоть подкормишься… Ты када в непритомности плюхнулась, як трусиха, глазами-то закатилась, тоби ж сперва хотели к Федосу везти вместе с другими, я насилу отбила – казала, шо ты анархыстка, учителка, нарочно с Москвы своей до батька Махна идешь…

– Спасибо тебе. – Дуня, сама того не зная, ответила на давно мучивший Сашу вопрос – почему она вообще оказалась не просто в Гуляйполе, а в доме самого Махно?

– Та уж есть за шо! Федос – он, конечно, красунчик, спору нет, но без башки совсем, а как выпьет, то и вовсе дурной становится!

– А… а… Нестор? – спросила и покраснела, обнаружив столь явный интерес, но не спросить было выше сил.

– Шо Нестор?

– Он… тоже дурной?..

– Та ни! Он, почитай, и не пьет почти, в поравнении с иншими хлопцами! Тай Галя не одобряет, не любит вона, когда атаман в подпитии.

Опять эта Галя… вероятно, Махно сейчас с ней – время позднее, анархистский праздник давно затих, все разбрелись кто куда – ну так и где же быть мужу, как не возле жены?.. Наверное, минувшей ночью он тоже пошел к своей Гале, пошел прямо от нее, случайной любовницы, а с ней даже не переспал – поимел , как съел миску вареников в придорожной корчме.

Вареники вдруг показались тошнотворными, как и вся остальная снедь на столе, чересчур богатом для двух женщин, Саша положила спичку и отодвинула миску.

– Ты шо это? – насторожилась Дуня.

– Ничего.

– Та я уж бачу, шо «ничого»! Ой, а чого глаза-то у нас на мокром месте?.. Дааа, присушил тебя наш батька атаман, как есть присушил!

Присушил. Это было точное слово, до сердечной боли точное. Присушил… именно так она себя и чувствовала. Вспомнился вдруг колдун из «Страшной мести» 11 11 «Страшная месть» – повесть Н.В.Гоголя из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки». , которого она боялась в детстве, и несчастная Катерина, чья жизнь закончилась так плохо; Саша воспротивилась – в который уже раз – и словам Дуняши, и собственному сердцу, и телу, что бесстыдно томилось в сладкой тоске:

– Это не из-за него!.. Отстань ты уже со своим атаманом, Бога ради, на вашем Несторе Ивановиче свет клином не сошелся!

– Чегось-чегось гутарите, Ляксандра Николаевна? – бухнул вдруг с порога веселый и громкий, хмельной голос. – На кому це свит клином не сошевся?

В хату без приглашения завалился Щусь, неизвестно откуда взявшийся – подкрался, как вороватый кот на мягких лапах, да и прянул на зазевавшихся мышей. Вместо папахи на нем была бескозырка с надписью «Иоанн Златоуст», гусарский мундир распахнут на груди, из-под него торчала тельняшка, в руках Федос держал гитару и белую коробочку, перевязанную розовой лентой.

Дуняша встала ему навстречу, вроде как недовольная, но Саша-то видела, что насмешливая болтушка мигом преобразилась в ласковую кошку, только что не замурлыкала:

– Аййй, Федос, вот тоби только и не хватало на мою голову! Нешто звалы тебя?..

– А то не? Товарищ Щусь как вольный анархыст везде у себя дома, и везде ему рады! – оскалился «красунчик» и метнул взглядом на затаившуюся Сашу. Сразу захотелось поглубже закутаться в шаль, прикрыть шею и грудь, отвернуться, чтобы не пялился…

– Чой-то у тя там? – Дуня потянулась к перевязанной коробочке, он сразу не отдал, поднял над головой:

– Та ось гостинчика принес, цукерки французские, а мож, немецкие, пес их разберет!.. Товарищи анархысты, прибывшие с Катеринославу, презентовали на вечерю…

Услышав про Екатеринослав, Саша встрепенулась, в душе воскресла надежда – как знать, вдруг она сумеет вытянуть у Щуся какие-нибудь полезные сведения, может, он назовет ей «товарищей из Екатеринослава», и получится через них передать весточку сестре?

Федос по-прежнему казался ей опасным – Дуня справедливо назвала его «дурным» – но все же не таким опасным, как трезвенница Галина Андреевна; к этому парню, шумному, развязному, скорому на все поступки, можно и нужно было поискать подход. Да и положение Щусь занимал видное, командовал собственным отрядом, а значит, распоряжался лошадьми, и мог дать людей в сопровождение. Не зря же Сева рекомендовал его как «правую руку Махно», и нетонко намекал, что с Федосом нужно считаться, и лучше даже – дружить… Ох, только бы не перехитрить саму себя, не получить от такой «дружбы» куда больше, чем нужно.

Дуня тем временем отняла у Щуся коробку – сменяла на смачный поцелуй, и, вырвавшись из объятий, с красными щеками, хихикая, побежала за самоваром:

– А ось мы зараз чайку изопьем, да с цукерками хранцузскими!..

Федос плюхнулся на лавку напротив Саши, вроде бы не глядя на нее, начал настраивать гитару, что-то мурлыкал себе под нос, а потом резко ударил по струнам и запел:

– Анархыя-мама сынов своих любит,

Анархыя-мама не продаст!

Свинцовым огнем врага приголубит,

Анархыя-мама -за нас! – и дальше в таком духе, куплетов пять-шесть. Голос у него был прекрасный, приятного тембра, но очень уж громкий, так что и не пел товарищ Щусь, а, как сказал бы Сашин учитель музыки – горланил…

Она вежливо терпела, не морщила нос, даже пару раз одобрительно улыбнулась, словно ей нравился бравурный военный марш в таком необычном исполнении. Федос умолк, переводя дыхание, ухватил из миски вареник, макнул в сметану, засунул в рот, прижмурился от удовольствия:

– Уххх, смачно! – облизал пальцы, и снова взялся за гитару.

На сей раз из-под его пальцев полилось что-то более мелодичное и печальное, мгновенно отозвавшееся в сердце Саши острой тоской… и воспоминанием… ночь, темнота, табак и горячая степь, свирепые синие глаза, ласковые руки… а уж когда Федос затянул:

– Ой, чей-то кинь стоит,

Що сива гривонька.

Сподобалась менi,

Сподобалась менi

Тая дiвчинонька… – узнала и песню, что звучала вчера под окном горницы.

«Присушил…»

Дуня принесла чай, разлила, присела рядом с Щусем, подперев голову рукой и вроде даже пригорюнившись, слушала про коня, дивчину и доброго молодца.