Владимир Маталасов - Гипербола жития. Авантюрно-приключенческий роман-фэнтези

А гости всё прибывали и прибывали, заполняя собой залу.

– Гость Востока! – провозглосил глашатай. – Господин Челдобухры Шалдыбурдык семнадцатый.

– Мордухале чугуп апанамана бирды-кирдык! – приветствовал вновь прибывший, послав в публику, двумя руками, три воздушных поцелуя.

– Известный в салонных кругах юморист-пародист господин Табуреткин Исидор Сысоевич! – в очередной раз возвестил дворецкий о прибытии нового гостя.

– Здравствуйте, кто как может! – обезьянничая всем своим лицом, на манер шута, в замысловатом реверансе, тот отвесил низкий поклон. Он танцевал губами: верхняя улыбалась, нижняя плакала. При этом левый глаз не слушался правого. Голосом Владимира Вольфовича справился: «Полководцы вам не нужны?.. Пока – нет? Ну что ж, я подожду», и с этими словами затерялся в толпе праздношатающихся.

Монблан Аристархович, испросив у своих друзей разрешения, покинул их, сославшись на какие-то неотложные дела. Те продолжили обход залы. Они завязывали с присутствующими светские беседы, выслушивали их советы, пожелания, наставления.

Вот небольшая стайка любопытствующих окружила писателя местного масштаба Амулета Модестовича Чертополоха, который – по его собственным утверждениям, – пишет о том, чего нет и не было, но вполне могло бы быть. Он неторопливо, назидательно-нравоучительно вёл беседу со своими слушателями.

– …тогда непреложным правилом пишущей братии должен стать девиз: «Пиши, товарищ, пиши, и из этого что-нибудь да получится». И тогда писатель начинает постепенно обрастать своими произведениями, от головы до шляпы.

А если взять в целом, то литератора надобно уподобить быстрой лани, а цензоров и критиков – стае волков. Хороший литератор, дабы донести свою «крамольную» мысль до умов читателей, должен так – мастерски завуалировав, – преподнести её в своём произведении, чтобы любой цензор или критик был бы беспомощен в своём стремлении «утопить» произведение.

Следовательно, стоящий литератор за счёт наличия представителей литературно-фискальной номенклатуры совершенствует и оттачивает своё мастерство. Благодаря этому произведение его приближается к высокохудожественному, тянущему на Нобелевскую Премию.

Среднего и слабого литератора цензоры и критики просто «съедают», как каннибалы. Если последних просто не будет, то даже хороший литератор изленится пером и душой, превратившись в захудалого, посредственного бумагомарателя. Литература станет чахнуть и вырождаться. Хотя, правда, и в этом случае читатель сыщется. Не зря Антон Павлович Чехов в своей юмореске «Правила для начинающих литераторов» заметил: «Нет того урода, который не нашёл бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя».

Отсюда вывод: цензоры и критики просто необходимы – на то и щука в озере, чтобы карась не дремал, – а чтобы таковых много не расплодилось, то их надобно время от времени отстреливать, особенно кровожадных. Так, а теперь переходим к критическим заметкам о критиках…

– А я того мнения, что писатели – то всё приёмные дети лейтенанта Шмидта: ходют, понимаешь ли, с вечно протянутой рукой, ходют, – высказал свою мысль Иван Абрамыч куда-то в пространство, – а чего ходют, сами не знают.

– Да-а, что-то много их расплодилось в последнее время, – поддержал Манюня своего друга. – Слушай, Абрамыч. А если все начнут писать?.. Вот если каждый напишет хотя бы по рассказу, то сколько же этих томов будет, да по сколько же листов каждый, а? Ведь это ж надо?!

– Всем писать нельзя. Надо по делу и существу, – заметил Бабэльмандебский. – Вот, к примеру, мой сосед по лестничной площадке, Иван Васильич, осчастливил Василия Иваныча, живущего этажом выше, обещанием выполнить его просьбу: оценить одно из его художественных произведений. Оценил. Написал десять листов рецензии на его четверостишие, высказав тому дословно: «Поэзия – это отражение внутреннего мира творца. Её нельзя организовать и оценить никакими баллами. Ваше же стихотворение близко мне своей непонятливостью». Утверждает, что написать его побудило желание облегчиться.

Сам же поэт признаётся, что бриллиантовую россыпь своих поэтических шедевров он создаёт этак непринуждённо, легко, просто и весело, на пути между туалетом и ванной. Кстати, Иван Васильич на данный момент занят написанием диссертации на тему «О совокуплении бабочек в процессе их свободного парения»…

По кругу залы с горделивым достоинством и подобающей грацией гарцевали две пожилые девушки. Шествуя, взявшись под-руку, они о чём-то мило беседовали. Одна из них, Юрисдикция Аполлинариевна Соковитая, была заядлым коротковолновиком-любителем, поддерживая радиосвязь со всеми странами мира, предпочитая связь с представителями мужского пола. Обычно своих визави она спрашивала: «Чем работаете: ключом или на микрофон?», а о ней самой говорили: «Каждый раз, выходя в ночной эфир, она жаждет случайных связей».

Другая пожилая девушка, Марфа Евлампиевна Ядрёная, за жизненную цель поставила себе поиск верного друга жизни, верного до гробовой доски. Ищет до сих пор. От тоски по ласке, и одиночества в сто этажей, курит пенковую трубку, предпочитая крепкий, дешёвый табак. Её знакомства с незнакомыми мужчинами, как правило, подчинялись единому сценарию и сводились к следующему. Поймав «на мушку прицела» предполагаемого спутника жизни, она тут же преграждала ему дорогу. Удерживая под мышкой деловую кожаную папку, опустив очки на самый кончик носа и глядя поверх них, в упор, на собеседника – встав к нему в полоборота, слегка откинув голову в правый бок, а левую ногу в воздух и несколько назад, – она спрашивала: «А не были бы вы столь любезны, уважаемый, взять на себя труд сообщить одинокой женщине, где тут у вас находится научная библиотэка?» Последнее слово она произносила через букву «э» с волжским напевом. В результате ответа на подобный вопрос Марфа однажды даже чуть не забеременела. Но всё, слава Богу, обошлось. Теперь она стала более осмотрительной и требовательной как к себе, так и к будущим претендентам на её сердце. Всё, хватит!

Где-то в глубине залы, за отдельным столиком, неясно просматривались фигуры безудержного рассказчика неприличных анекдотов Стопкина-Рюмашевича и его закадычного друга, эстонского молдаванина грузинского происхождения из Канады, Гиви Кальвэ. Они сосредоточенно фуршетились, молча разговаривая с осетром и бутылкой водки.

– Смотрите, смотрите! – зашушукались где-то сзади. – Тур-Буяновский со своей Партией Ильиничной Коммунистической (в народе бытовало сокращённое – со своей ПИКой). Ишь, рыжие-бесстыжие!

Ни для кого не составляло большого секрета, что её он любил сильней, чем собственную жену, но любил как-то особенно, исподтишка. Как-то раз он даже признался, сказав: «Каюсь! Жене своей я изменяю частенько, но отечеству – никогда!».