Тимофей Савич - Веренея

Долго мучился, но не сдюжил , загиб.

– А вы сами-то где были?

– Да к брату моему ездили. Сына он своего женил. Отказать нельзя было.

Вернулись, а дети на пепелище, как сироты, сидят и ревмя-ревут. Акулька возле мужа хлопочет, а Дашка тебя в корзинке трясёт. Глянул я, сердце захолонуло. Ну что-же, своих в лесочке поселил, в дупле старой сосны. А с тобой пришлось на хитрость идти. Благо дело, в корзинке твои документики приткнуты были.

Веренея смотрела на Тимофея Савича во все глаза. По морщинкам, столь резким, как борозда в поле, катились слёзы. Некогда улыбчивый мужичок как-то сразу посерел и постарел. Разом сникли и остальные. Младшая дочка подала отцу вышитый рушничок. Домовой оттёр слёзы, хлебнул квасу и продолжил:

– Вообщем, забросили городские затею со строительством. Там, видишь, кто-то что-то ни то напутал, ни то передумал, но дорогу решили пустить другой стороной леса… Так, или иначе, а городские стали подматывать своё барахлишко. Вот и заманили их Гриньша с Дашуткой к тому месту, где корзиночка твоя. Кликали, кликали они, аукали, аукали. Городские, видишь, подумали, что дети заблудились. Кинулись-ка на голос, а набрели на тебя. Ну потоптались, покричали чуток. А Гриньша с Дашуткой – молчок.

Городские-то и списали всё на родичей наших. Решили, что Леший с Кикиморой шалят. Ну а кому ещё в лесу потешаться над этими лишенцами?!

Было заметно, что в этот момент Тимофей Савич испытывал истинное удовольствие. И Веренея не упустила из виду те метаморфозы, происходящие с ним и его домочадцами. Они словно расцветали и светились каким-то тихим, ровным внутреннем светом.

Варвара подала знак сыновьям и те бросились сноровить самовар.

Всё быстро было исполнено и чай, ароматный и какой-то знакомый,

уже разливали починно в чашки. Теперь на столе стояли мёд и булки.

– Ну вот и всё, что касаемо тебя до вчерашнего дня.

– А вчера что-же изменилось?

Все переглянулись. Видно, что что-то важное, но по какой-то причине, все не решаются говорить.

– Ну что?– Веренея теряла терпение.

– Так чего? Бабушка ваша приходила. – не выдержала Дашутка.

Веренея оглядела присутствующих. На шутку не похоже. Тогда она подумала, что возможно это сон. Ну на вроде того, что под наркозом, или теми обезболивающими, которыми её пичкают теперь. Украдкой ущипнула себя под столом. Оказалось – больно! От неожиданности она ойкнула. Поняв, что не спит, переспросила, на случай, если ослышалась:

– Приходила кто?

– Да что-ж ты, ягодка, чисто дитя малое?! Говорят-же тебе – ба-буш-ка. Твоя. Приходила.

Не веря своим ушам, Веренея опять оглядела лица присутствующих.

Ни тени улыбки, ни у кого.

– Да ты и сама её видела. Только она тебе в своём новом обличии показалась. На тебя, стало быть, посмотреть хотела.

-????

– А ни чего удивительного и нет. Кота видела?

Веренея согласно кивнула.

– Ну так это она и была. Ох! Она и при прежней жизни такааая затейница была! – старик хитро сощурил свои глазки-вишенки и лицо расплылось в тёплой улыбке. И вновь засиял тихий свет. И словно, не дед перед нею глубокий, а зрелый муж сидит.

– Ты чаёк-то пей, детонька! А то румянец-то куда-то с тебя сошёл. Так и до обморока недалече. Пей, детонька, пей!

– Дедушка, а что это вы все то стареете, то молодеете?

Всё семейство весело захохотало. А старик аж прослезился от смеха. Вволю отсмеявшись, Тимофей Савич резко посерьёзнел и заговорил:

– Как и люди, мы подвержены и чувствам, и эмоциям. От дурных мыслей и чувств, от хвори и тоски мы хиреем, стареем и теряем внутренний свет. У людей этот свет менее заметен, вернее сказать, заметен не всем людям. Но он тоже есть. Вот по нему и мы, и нечисть поганая вас видит и Ангелы распознают. А от хороших мыслей и чувств мы расцветаем и свет горит ярче и ровнее

– Отец! – обратилась к Тимофею жена, – Ей бы отдохнуть. Гляди, глаза у неё, как у нашей совы Юшки, сонные.

Тимофей Савич потянул из кармана хронометр на цепочке. С красивой музыкой вновь откинулась крышечка, открывая циферблат. Мужчина хитрым прищуром глянул на хронометр, потом на Веренею, и захлопнул крышку. Всё это время Веренея смотрела на часики, как завороженная, и не могла понять, что в них её так привлекало.

– И то верно, мать, засиделись мы. Думал быстрее управимся. Ан нет. Вот оно – атеистическое воспитание! – заворчал по-стариковски Тимофей. – Ты, дитятко, допей чаёк-то бабушкин на дорожку. Уважь. Уж очень она просила.

Веренея залпом допила уже остывший чай и только теперь поняла, что он слегка отдаёт полынью. И на миг привиделась ей степь бескрайняя за рекой, восходящее солнце и пение птиц, встречающих рассвет. Необъяснимая радость и непонятная грусть нахлынули на неё. Хотелось и смеяться, и плакать от невыразимого, нового, или забытого чего-то, чему не было у неё ни названия, ни определения. А главное, ей стало необычайно легко. И увидела она себя на руках отца. Его улыбку. Рядом склоняется женская голова, глаза тёплые, родные. "Мама"– пронеслось у Веренеи в голове. Она пыталась получше рассмотреть её, но всё, что она успела заметить – чёрный локон и бледное лицо. Следом за исчезнувшим лицом матери, появилось ещё одно, такое родное, такое знакомое. Женщина в возрасте, но всё еще хороша. Она берёт Веренею на руки и из серебряной кружечки окатывает её водой так, чтоб вода с неё сливалась по позвоночнику. "Как это у неё так ловко получается?"– Мысленно удивилась Веренея. А бабушка уже берёт серебряный кувшин, и теперь по её спине бежало молоко. Затем руки бабушки опускают её в купель с настоем полыни и мёда. Отец придерживал над водой голову дочки, а бабушка тем временем кинула на дно три золотых монеты и лепестки роз.

Взяла бабушка какой-то нож и начала воду им закручивать. И снова её поливали из серебряной кружечки. Малышку завернули в полотенце из льна, покатали с боку на бок. Обсушили и положили на овчину в люльку.

Почувствовав себя в тёплых и знакомых объятиях, младенец сразу заснул.

" Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку"– раздалось откуда-то. Веренея открыла глаза. Из-за шторы виднелось розовеющее небо, слышались голоса птиц, встречающих рассвет. Веренея досадливо поморщилась – " Всё только сон…" Она поднялась с постели, нашмыгнула тапки и потопала на кухню.

Постав на плиту чайник , достала сахарницу. Когда она поставила её на стол, ноги у неё подкосились. И чтобы не упасть, Веренея присела на табурет. То, что она увидела на столе, там точно не могло появиться так, чтоб она этого не помнила. Девушка точно знала, что с вечера этого не было. Гости к ней не заходили вчера. Да и живность она не заводила, на которую можно было-бы списать такую находку. Но факт- есть факт! Этого здесь быть не должно, а оно – вот оно, пожалуйста!..