Гэвин Лайл - Изнанка неба

– До тех пор, пока кто-нибудь не проломит тебе голову, – задумчиво процедил второй пилот, – и не обчистит твои карманы.

– Верно. Именно этого они и боялись во времена раздела страны. До этого там были довольно странные районы: мусульманские штаты с правителями индусами и наоборот. Набоб был только одним из них. Когда начался раздел страны, для них пришло время уносить ноги. Сошкам помельче перерезали глотки, и их драгоценности попали на рынок. Но крупная дичь смогла позаботиться о себе и вовремя смотать удочки.

Я глотнул кофе.

– Какого черта мне приспичило давать уроки истории в афинском кафе, да еще в половине девятого утра, – подумалось мне, но я все-таки решил закончить свою мысль и вслух продолжил. – Вот тогда-то и пригодились бывшие армейские летчики. Многие из них после войны болтались по Индии в поисках хоть какой-нибудь работы. Мы с Кеном не были исключением. В тот момент началась настоящая воздушная лихорадка, надо было переправить массу беженцев из Индии в Пакистан и наоборот. Оба правительства были озабочены тем, чтобы вывезти свою элиту и не дать противнику завладеть их состоянием.

Между нами говоря, Британское правительство поддерживало их в этом. Если бы даже скромная часть этих драгоценностей попала в свободную продажу, это могло привести к краху алмазного бизнеса в Южной Африке. По воздушным мостам переправляли людей, драгоценности и оружие. В "Дакоту" за один раз могли нагрузить до пяти тысяч фунтов этого добра: жемчуг, бриллианты, золотую посуду, предметы роскоши. А потом тут же приходилось возвращаться за новым грузом.

Роджерс недоверчиво посмотрел на меня.

– А тебе приходилось иметь с этим дело?

Я отрицательно покачал головой.

– Такая работа доставалась далеко не каждому. Мне приходилось иметь дело с обыкновенными беженцами, но я встречал ребят, которым доводилось иметь дело с драгоценностями: им платили по пять тысяч фунтов за один полет.

– Тогда некоторые из них смогли сколотить на такой работе состояние.

– Это была не та публика, и как бы то ни было, работа того стоила. Им приходилось поднимать в воздух старые развалюхи, самим устранять неполадки и садиться на любую мало-мальски пригодную площадку. Их часто обстреливали, а им не хотелось умирать богачами. Они все проматывали.

– Ну, хорошо, – согласился он, отхлебнув кофе из чашки. – Пусть будет так: все это правда и они возили драгоценности. И что дальше? Что случилось со всеми этими сокровищами?

– Ничего. Они все еще там. Принадлежат разным вельможам. Те, что стали достоянием толпы, попали на рынок. Но если кому-то удалось сохранить свое состояние, то это его собственность и никакое правительство не вправе наложить на него свою лапу. Это самое замечательное свойство бриллиантов: их нельзя национализировать. Можно проломить голову хозяину и все отобрать. Но правительство так поступить не может. Так что все по-прежнему пылится в чулане.

– Кроме, – процедил он сквозь зубы, – двух ящиков.

– Верно, – согласился я, – кроме двух ящиков.

Он ненадолго задумался.

– Трудно в это поверить, что с такими деньгами они не смогут нанять детектива, чтобы выяснить, куда все подевалось.

– Не стану с тобой спорить.

– Значит все это не слишком правдоподобно.

– Ты прав, – сказал я. – Но как мне кажется, все это могло случиться именно так. Хотя ручаться не могу. Нет никаких гарантий, что вся эта история не блеф.

Мой напарник с облегчением кивнул. С этой мыслью ему жить было легче. Это было вполне в его духе.

Я допил свой кофе.

– Пожалуй тебе стоит зайти на почту и справиться насчет телеграмм от шефа. Увидимся на аэродроме.

У меня не было желания снова испытывать местную телефонную сеть, а так как до конторы Миклоса было не более ста ярдов, то я отправился туда пешком, чтобы узнать не нашел ли он для нас какой-нибудь груз.

Он снимал две комнаты над магазином, торговавшим велосипедами. Два пролета по узкой, темной, каменной лестнице, поворот направо и ты стоишь перед массивной деревянной дверью. Остается только постучать и дожидаться, пока его секретарша не крикнет что-нибудь в ответ.

На этот раз за дверью стояла тишина. Я подошел и дернул за ручку. Дверь открылась, и мне ничего не оставалось как пройти внутрь.

За последние четыре месяца здесь ничего не изменилось: затхлый воздух, покрытая пылью картотека и кипы бумаг, сваленные у стены. Вряд ли кто-нибудь пользовался этим добром, повсюду лежал толстый слой пыли.

Посреди комнаты стоял большой стол, заваленный бумагами. Секретарши не было. После недолгих раздумий я направился к двери его кабинета, но она открылась еще до того, как мне удалось дотянуться до ее ручки. На пороге появилась встревоженная физиономия Миклоса.

– Капитан! – обрадовался толстяк. – Рад тебя видеть. Милости прошу в мой кабинет.

Не успел я войти в комнату, как он уже оказался за своим столом и быстро убрал что-то в правый верхний ящик.

– Присаживайся, – Миклос махнул рукой в сторону потрепанного кожаного кресла.

Я положил фуражку на край стола и воспользовался его любезностью.

– Извини, – сказал агент, кивая в сторону двери. – Я ненадолго отправил Марию по одному делу. Ну, так чем могу быть полезен? Твоя машина уже на ходу?

– Не совсем, но к обеду все будет в порядке. Тебе передали вчера мое послание?

– Да. Ты еще не передумал по поводу этого груза?

– Извини, Микки, – покачал я головой.

– Уверяю тебя, здесь нет никакого риска. Все будет в полном порядке. Я же не могу доверить его первому встречному. Мне нужен человек, которому можно доверять.

– Все правильно, только я предпочитаю держаться от него подальше. У тебя есть для меня что-нибудь другое?

– Ничем не могу помочь, – он обвел рукой кипы бумаг на своем столе. – Коровы, козы, сельскохозяйственные машины, запчасти. Все это не по твоей части. Греция бедная страна, авиаперевозки здесь многим не по карману. А что слышно от Хаузера?

– По поводу твоего груза?

Микки кивнул.

– Еще не знаю, но это не имеет для меня никакого значения, – я встал и взял фуражку. – Так ничего больше нет?

– Ничего, – он мрачно посмотрел мне в глаза. – Ты не боишься разочаровать своего шефа?

– Хаузера? Он всегда расстраивается, когда деньги текут мимо его карманов. Но это ерунда по сравнению с тем, что будет, если я окажусь в тюрьме. К тому же это может повредить его репутации.

– Извини, капитан, – печально изрек расстроенный Микки, но больше тебе предложить ничего не могу.

Тут он нагнулся к левой тумбе своего письменного стола, вынул оттуда бутылку анисовой водки и понемногу налил в две небольшие рюмки. Потом обильно разбавил водой из стоявшего на полке кувшина и протянул одну из них мне.