Натали Якобсон - Век императрицы – 2. Живая статуя

– Откуда вы знаете, что иногда мне удается читать мысли? – насторожился Габриэль.

– Ниоткуда. Я просто решил подшутить. Вы воспринимаете все чересчур серьезно.

– Да, наверное, – Габриэль потупился. – Забудем о том, что я сказал про чтение мыслей. Я тоже иногда люблю пошутить, но теперь стал в этом крайне неловок, служба заставляет расставаться со старыми привычками. Я уже не в высшем обществе, а в сети различных поисков и преступлений. Шутки со смертью плохи.

Он не решился сказать, что Августин учит его спасаться от чтения чужих мыслей, как от греха, потому что это тот дар, который приходит к людям с темной стороны. На самом деле, Августин вовсе так не считал. Он сам был бы не прочь понять, что творится в умах окружающих, не строит ли кто-то планов мести ему, не желает в скором времени отстранить его от власти. И он боялся, что Габриэль один раз сможет заглянуть в его собственные мысли и узнать о его тайных покровителях.

– Так не шутите со смертью, и останетесь живы, – посоветовал я Габриэлю. Бедняга даже не осознавал, насколько близко к смерти он сейчас находится. Несколько лицемерных пожеланий удачи могли бы сорваться с моих губ, но не сорвались. Прощание было простым, без рукопожатия, я решил пощадить нервы и кости собеседника.

– И все же мне придется обшарить каждый дюйм земли в поместье, – Габриэль улыбнулся так, будто кидал вызов судьбе. –Прощайте, предупредите Ноэля, чтобы он во время своих ночных бдений запирал двери и постарался не попасть в руки того душегуба, который, я уверен, бродит где-то поблизости. И сами будьте поосторожнее!

– Вам тоже осторожность не помешает, – я махнул ему на прощание и шутливо произнес, – до свидания, ловец удачи.

Какую-то часть пути мне пришлось идти пешком, а не лететь и не исчезать из вида, чтобы полностью не испортить свою репутацию в глазах отважного следователя. Стоило мне только оказаться вне поля его зрения, и я, как обычно, пустился в полет. Ветер прикоснулся к разгоряченной коже, словно способствуя ее превращению в золотые чешуйки. К тому времени, как я добрался до Рошена, я, конечно, снова стал человеком. Звездное небо куполом окружало город, как во время нашего разговора с Анри. Мы заключили своего рода сделку, я помогаю ему исполнить самое сокровенное его пожелание, а он должен забыть обо всех наших распрях. Об этом не стоило даже говорить на словах, смысл моей помощи и так был ясен. Я хотел избавиться от подземных недоброжелателей, но не путем казней, а благодаря простой договоренности.

Посмотрев на темное, усыпанное звездами, словно блестками, полотно неба, я решил, все, сегодня последняя ночь, пора идти на набережную и вручить просителю то, о чем он меня так горячо умолял.

В поместье, из которого Перси почти что выгнал жильцов, было не то, чтобы спокойно, но и бурных ссор пока не слышалось, так, что я облегченно вздохнул, переступив порог. Чьи-то ловкие худые руки тут же сняли с меня плащ и повесили на вешалку в прихожей.

– Сударыня так велела, – пояснил Перси, отряхивая невидимые пылинки со всего плаща, от воротника и до длинных пол.

– Принести вина, эля или чего-нибудь покрепче? – медоточивым, явно недавно выбитым из него наставницей тоном осведомился Перси. – Сударыня нашла в погребах вина почти столетней выдержки и решила, что вам они понравятся?

И уже ясно было без слов, что эта же самая сударыня велела мне их предложить.

– Спасибо, Перси, но сегодня я предпочту побыть немного трезвенником, – я отослал его повелительным взмахом руки, иначе чего доброго, по наущению своей новой госпожи, Перси стал бы так же сладкоречиво, но настойчиво требовать, чтобы я тотчас снял сапоги и отдал ему для чистки.

Похоже, мои распущенные нагловатые слуги на этот раз попали в хорошую школу. Кто, кроме новой суровой госпожи, мог за такой короткий срок преподать им урок хороших манер.

В доме был наведен такой порядок, какого я не видел уже давно. Все канделябры и бра были начищены так, что сверкали. На портьерах, креслах и коврах совсем не осталось пыли. Множество неизвестно откуда взявшихся изящных вещиц было расставлено на каминных полках и низких столиках. Отполированные настенные зеркала отражали пламя зажженных свеч. Наверное, Перси долго и энергично работал в качестве лакея.

Пушистый ковер под ногами заглушал шаги, иначе кто-то тут же кинулся бы мне навстречу. Когда я вошел в так же тщательно убранный музыкальный салон, Орисса стояла у настенного зеркала и примеряла очередную парюру, которую принесла ей Даниэлла. Саму Даниэллу я заметил у окна. Она нервно поглаживала штору и держалась поближе к распахнутым ставням, чтобы можно было тут же улететь, если Орисса снова выпустит коготки.

– О, с возвращением! – Орисса заметила мое отражение в зеркале и радостно, как ребенок, улыбнулась. Вот только, несмотря на искреннюю радость, в ее глазах все равно остались лукавые искорки.

– Знаю, меня долго не было, – предупредил я все упреки и бросил быстрый взгляд на Даниэллу, которая почему-то сменила свой наполовину истлевший наряд на голубое платье с высокой талией, которое больше бы подошло к первому балу, чем к ночным похождениям по городу. Шею она прикрыла бархаткой, наверное, потому, что Орисса начала дразнить ее из-за шрама.

– Что мне сыграть для тебя, – шурша юбками и поправляя сверкающие браслеты на запястьях, Орисса прошла к клавесину. – Какую музыку ты предпочтешь сегодня вечером?

– Орисса… – обратился я к ней и тут же умолк, я понятия не имел, как сообщить ей об Анри.

– Ты вообще никогда не говорил, какие мелодии тебе нравятся и нравятся ли вообще, – она щебетала без умолку, не давая мне вставить и слово. – Даниэлла говорит, ты предпочел бы слушать панихиду, чем мою музыку, но, по-моему, она слишком преувеличивает. Ведь раньше тебе нравилось, как я играю.

Она пробежала пальчиками по клавишам, и приятные, стройные звуки разлились по салону. Ее игра была, явно, благозвучнее, чем похоронный марш, но сейчас ни говорить об этом, ни слушать ее концерты я не собирался. Я должен был рассказать ей об Анри.

Крышка клавесина со щелчком захлопнулась по моему повелению, чуть не прищемив ее изящные пальчики.

– Орисса, я хочу сказать тебе нечто очень важное!

– Важнее, чем моя игра? – она обиженно надула губки.

Я подошел к ней, отвел мягкий пшеничного цвета локон с ее плеча и заметил, что сеть язвочек на шее не только не исчезла, но, напротив, даже стала сильнее. Крошечные алые точки четко выделялись на фоне лилейной, бледной кожи.

– Ты хочешь всю жизнь музицировать только для меня? – я с легким презрением взглянул на изящный, с полированной крышкой клавесин.

– Да, – с детским упрямством заявила она.