Сергей Григоров - Пренебрежимая погрешность

Собственно говоря, когда начальником экспедиции был капитан звездолета, назначение своих заместителей считалось его личным делом. Но по флотской традиции, что за тысячелетия космической деятельности человечества стала беспрекословным руководством к действию, первым заместителем всегда назначался старший помощник, старпом, организовывающий и направляющий работу всех внутренних служб звездолета за исключением навигаторской. Место второго заместителя отдавалось ответственному за выполнение научной программы полета, третье – первому навигатору. Далее традиция допускала варианты – последующими заместителями могли быть главный энергетик или выбранный пассажирами староста, начальники медицинской службы или десантного подразделения или еще кто.

В целом решение Антона Благова по отбору своих заместителей представлялось Нику Улину разумным. Разве что Ван Лусонский, начальник второстепенного маленького подразделения с неясными функциональными обязанностями, выглядел белой вороной. Примерно такой же инородной фигурой казался Рональд Грей, начальник службы психологической безопасности, назначенный в заместители капитана в обход главврача. Удивительно бесцветное существо. К тому ж, как и Макуайр, не являющийся императорским подданным. А ведь ремитцы крайне не любят подчиняться «залетным варягам». Чем вызвано данное обстоятельство?

Ларчик, по мнению Ника Улина, открывался просто – стоило только ознакомиться с биографическими данными Рональда Грея. Он, оказывается, член коллегии Комитета Защиты Человечества. После позора с историей Шамона козачи ой как боятся вызвать малейшее недовольство императора Олмира в свой адрес и напрочь отказались от всех мероприятий в отношении его подданных. Однако требование присутствия на каждом звездолете функционера КЗЧ никто не отменял. Проблему решили самым простым образом: прислали якобы в знак уважения видную публичную фигуру. Ремитцы ответили встречной любезностью: ввели Рональда Грея в руководящий состав экспедиции, по сути легализовав надзор над экспедицией со стороны КЗЧ. Политика – дело тонкое.

А Ван Лусонский стал замом, вероятно, только благодаря своему статусу мага и герцогскому титулу. Больше не за что его выделять из прочих руководителей групп и команд.

– Общее собрание предлагаю считать закрытым, – меж тем объявил Антон Благов. – Прошу подготовиться к старту. Ввести десятиминутную…

Судя по реакции старпома, капитан сделал что-то не так. Промах был исправлен молниеносно:

– Руководителям служб доложить о техническом состоянии систем корабля и о готовности к старту.

Все данные высвечивались перед капитаном на специальном экране, но традиция есть традиция: положено выслушать личные доклады подчиненных – будь добр слушать.

Пока шла обычная предстартовая процедура, Ник Улин перекинулся парой фраз с Лидой, притушил возникшую было новую пикировку между Яфетом и Сковородниковым, ответил Вану Лусонскому, вздумавшему поприветствовать своих непосредственных подчиненных, и поудобнее устроился в кресле – первые минуты, когда звездолет отводили от причала мощные буксирные катера, иногда возникали неприятные толчки и перегрузки. Очередная команда Антона Благова застала его за восстановлением в каюте фантома густого тропического леса.

– Отдать швартовы! – разнеслись по «Элеоноре слова капитана.

Ну кто сейчас знает, что такое «швартовы», и почему их надо кому-то отдавать!

Много слов и оборотов речи потеряли свое былое значение, подумал Ник Улин. Из глубин памяти выполз еще один пример: задорный боевой клич «сарынь на кичку». Кто сейчас сможет объяснить смысл этих слов?

Очередная команда Благова прозвучала в унисон мыслям квартарского трибуна.

Команда состояла всего из одного слова. Того, что произносится каждый раз, когда человеческий космический корабль отправляется в полет.

Того, что было произнесено первым человеком, вырвавшимся в космос:

– Поехали!

Светлая безмятежность съежилась в микроскопический овал, из которого хлынула чернота, и Алексей Сковородников понял, что проснулся.

Он уже давно не вскакивал в горестном отчаянии. Но, как и прежде, вынужден был несколько мгновений приходить в себя, вспоминая, кто он, где он и что он должен делать.

Его кровать – можно ли это ложе, низкое и всюду мягкое называть кроватью? – затерялась посреди безграничной пустыни. Воздух по-утреннему свеж, но чуть-чуть пахнет пережженной сковородкой. Вблизи проглядывает нормальный пол, смутно напоминающий паркет. Но где-то в полуметре уже накатывается тоненький слой мельчайшего песка. А далее вырастают целые барханы с рифлеными от ветра боками, нескончаемыми колоннами устремляясь к горизонту. Редкими неуверенными пятнами чахнут засохшие до коричневости деревца. Низкое небо, освещаемое всходившим солнцем, нависает многотонной темно-синей громадой. Как он здесь очутился?

Невольное желание броситься выяснять, как он в одиночестве, но на вполне цивильном лежаке оказался в пустыне, легко ушло, ибо в подсознании сидело, что ничего страшного – надо только вспомнить, к чему все это.

И он вспомнил: вчера он экспериментировал с бытовой техникой, да так и уснул.

Закрыл глаза, мысленно приказывая фантому раствориться. Открыл. Каюта приняла прежние формы. Абсолютно голая комната размерами десять на десять метров. От иллюзии песка не сохранилось даже запаха.

По привычке горестно кряхтя, сел. Должна была заныть спина, напоминая о разбитых межпозвонковых дисках, а в тазобедренном суставе – последствия былого ранения – поджидала удобного момента острая боль. Ничего не болело. Даже шрамов не осталось. Устранили теперешние эскулапы ранее приобретенные им памятные метки. Движения легки и свободны. Тело переполняет задорная энергия, несвойственная ему в прежней жизни. Вроде бы и он здесь сейчас, а вроде бы и не он. Вроде бы живой… да не совсем.

Встал, подошел к стене-экрану, послушно высветившей обзорную картинку. Его каюта была глубоко внутри звездолета, да и вообще, как он смог лично убедиться, у «Элеоноры» не было ни одного иллюминатора, но телевизионное изображение давало полную иллюзию, что за тончайшей прозрачной перегородкой разверзлась пропасть. Угрожающе горели немигающие звезды. Внизу, у самого пола хищно метались сполохи от факелов непрестанно работающих реактивных двигателей.

Яфет как-то заговорил с Ником Улиным, что коли луч прожектора в космическом вакууме не виден сбоку – нет молекул воздуха, рассеивающих свет, – то и реактивные струи двигателей звездолета не должны были видны. Тем более что выбрасываемая дюзами плазма такой температуры, что излучает разве что далеко за оптическим диапазоном. Телевизионные датчики, мол, подсовывают им неверную картинку. Ник Улин степенно отвечал, что да, в первом приближении луч прожектора в глубоком вакууме сбоку не виден… если пренебречь квантовыми эффектами. Кроме того, полный вакуум – это абстракция, нет такового в природе. А реактивные струи всегда будут видны хотя бы из-за спонтанно образовывающейся турбулентности. Взаимодействие различных по плотности плазменных сред характеризуется широким энергетическим распределением, что и порождает попутное хаотичное свечение… Грустно ему было слушать ту тарабарщину.