Виталий Каплан - Конкиста

Пока борт IB-6583, снизившись, тянул к аэропорту, профессор Хайме Пилар Пинто разрывался между двумя искушениями. Первое – задремавшая у его плеча мадонна южноамериканских кровей, другое – иллюминарор, нацеленный на одну из противоречивейших южных столиц. Припасть к нему, обеспокоив даму, выглядело кощунством. Наслаждаться восхитительной округлостью, прижавшейся к локтю, грозило упустить сверкающие небоскребы, величественно-чопорные дворцы, особняки и весь старинный центр, выточенный в колониальном стиле. Хайме Пилар справедливо избрал женскую грудь. Полёты в Боготу случались намного чаще. Напоследок, в течение ещё получаса, пока самолёт не приземлился, профессор Хайме Пилар Пинто млел от присутствия попутчицы. Мог ли не восхищаться ею мужчина, дождавшийся старости, никогда ранее не видавший рядом женщины привлекательнее этой. В нём и впрямь пробудилось осязание единственного, неповторимого во все времена образа.

Встречал профессора расторопный ассистент, незаменимый на протяжении последних четырёх лет. Глаза его заразительно блестели: здесь либо новая подружка, либо неожиданное развлечение. Наблюдение профессора оказалось пророческим. Продолжение путешествия откладывалось на завтра. Сегодня бесстрашные рыцари Колумбии сразятся с быками-монстрами.

Корриду Хайме обожал и, хотя в юности сумел преобразовать природную агрессию во врачебное ремесло, отказать себе в удовольствии не смог.

– Эх, Альберто, а ведь наверху нас ждут пациенты, – сказал сокрушённо, протискиваясь в услужливо открытую дверцу автомобиля.

Тот картинно развёл руками, улыбаясь скорбно и виновато.

Стадион замер, изумлённый неистовством быка, не позволившего вогнать в свою холку ни единой бандерильи. Такое оскорбление могла утолить только кровь. Матадор спешился, обнажил мулету. Баритон профессора Пинто слился с многотысячным рёвом толпы, оценившей честь, достоинства и унижение рыцаря. Теперь ничто не мешало выбору. Смерть на острие шпаги торреадора, смерть на кончиках бычьих рогов. Первым разъярился бык, взрыл ногами песок и воздел фонтан пыли. Её подхватил налетевший порыв. Швырнул в глаза. Зрители скуксились до мышиных размеров и с мерзким писком кинулись врассыпную. Костюм запорошило пеплом. Сначала Хайме почувствовал боль в ступнях, а уж после прочие горести пятилетнего пацана. Из ботинок на толстой подошве, подаренных как-то отцом, нога вовсе выросла, и трудно давался шаг. Мать, донна Каторса, в одежде чудом чистой, тащила за руку в сиротский приют. Единственный в городке и оттого зловещий. Отец сгинул, мать на глазах завертел водоворот жизни. Свободной рукой новоиспечённый сирота прижимал к себе полотно в искуссном обрамлении, писанное на века маслом. Свирепый взгляд кабальеро с холста сквозь очки сверлил неумытые улицы, расплавленные жарой, но кто он и откуда – не рассмотреть. Слишком извилист путь малыша. Выдернул руку, сел в пыль и содрал с себя башмаки. Донна Каторса бровью не повела, дождалась и потащила дальше. Втолкнула за ворота во двор и исчезла навсегда. Затем подошёл кто-то чужой, потрогал за локоть. Хайме обернулся – знакомые, но неузнаваемые черты лица. Испуг в глазах Альберто.

– Что с вами, Хайме… вам плохо? – спросил неслышно, увлекая за собой, и профессор пошёл, ощущая через носки горячую щербатость бетона. Присев на покинутое место, вдел ступни в обувь, брошенную под скамьёй.

– Так, усталость. Привиделось вдруг, – объяснил он ассистенту, припоминая подробности. С ними не всё оказалось благополучно, с действительностью обошлось ещё хуже. Раж корриды ударил в уши, ранее будто защищённые непроницаемыми затычками, после исчезнувшими вмиг. На сей раз выпал особый случай, когда всадник обязан отомстить за оскорблённую честь. Тореадор, изготовив шпагу, как дирижёрскую палочку, вонзил острие в лоснящуюся шерсть. Бык зашатался, тяжело раздувая ноздри, вздрогнул и упал. Финал праздника увенчался благородным убийством. Всё, кровавую зарубку сгладит сон, затем начнётся конкиста.

Едва забушевало сражение за главенство в небе между солнечным диском и горными пиками, джип, управляемый Альберто, уже настырно покорял вертикальную географию колумбийских Анд. Путь профессора Пинто, невролога с мировым именем, лежал в городок Параноес, прижившийся на высоте, вряд ли доступной даже алчным конкистадорам средневековья. Загадочность поселения вменялась в вину жителям – несомненно, потомкам белых пришельцев, избравших столь неуютное место для печально помеченной оседлости. Обитатели Параноеса повально страдали наследственным недугом, рано или поздно превращающим их в слабоумных, испытующих нестерпимые физические страдания. Городок, вотчина болезни Альцгеймера, являл собою гигантский полигон, позволяющий пристально изучать её сокрушительную поступь. Проект, разработанный профессором Пинто, балансировал на грани врачебной этики. Деградация согласившихся на эксперимент носителей наследственной аномалии началась задолго до обнаружения первых симптомов и протекала незаметно. Поэтому применять опытные препараты предстояло заблаговременно, протестировав их на молодых людях. Именно молодёжь планирует завести семьи, детей. Многих ожидают десятки лет счастливой жизни, прежде чем генетический вирус разрушит их мозг. Но им предлагают рискнуть сейчас! Половине из отобранных – пилюли, остальным – плацебо, пустышку без лекарственных свойств, чей лечебный эффект связан лишь с верой страдальца в препарат. То ли русская рулетка, то ли барабан казино.

– Выше этого городка никто не живёт, – сообщил профессор истину, давно известную Альберто и прозвучавшую, как предсказание о неминуемости смертельного исхода. Но даже незначительная победа над всесильным недугом – первый ключ к триумфу: на кону миллионы продлённых жизней и миллиарды долларов.

Лошадь, раз за разом взбрыкивая и заодно отпугивая мух хвостом, понуро постукивала копытами об укатанный тракт земли басков. Что путнику на окольном пути – каменистом, запутанном, и всё же наезженном авантюристами разного толка? Зимние дожди превращали его в топь, летом дуновение ветра поднимало с обочин въедчивую пыль. Кабальеро, с виду иноземец, наверняка знал, что в одиночестве на испанских дорогах несдобровать. Прогоны кишели разбойниками, беглыми каторжанами и прочим сбродом. О том свидетельствовали скелеты вьючных животных вдоль тракта вперемешку с их несчастными погонщиками. Но взгляда всадника из-под поблёскивающих на солнце очков не выдержал бы и отчаянный злодей. Светлые волосы и жёстко-куцая бородка подчеркивали ужас скверной физиономии, казалось, походя сеющей злобу и остервенелость.