Валентин Иванов - Школа в таёжном посёлке

Только музыка нас не предаст.

Уроки пения для школы обязательны, по крайней мере, в начальных классах. А вот обучение музыке обязательным не является и перекладывается на факультативные кружки и секции. Песни, которые мы разучивали на уроках пения, запомнились плохо. В памяти остались только «То берёзка, то рябина» и «У дороги чибис». Берёзки и рябины на Сахалине водились в достатке, мелодия песни простая и запоминающаяся, эта песня нравилась всем, в том числе и тем, у кого совсем не было музыкального слуха. Чибисы на Дальнем Востоке не водятся, поэтому мы плохо представляли, что это за птица и как она выглядит. Встретить её у дороги в дальнейшем многим так и не пришлось. А была ещё песня про кукушку, припев которой содержал весьма странный набор слов: «Одириди. Одириди дина! Одириди дина, уха!». Что означали эти слова, не знал никто. Спрашивать не хотелось, потому что уроки пения навевали скуку. Видимо, скучность этих уроков объяснялась тем, что в школах учителей, которые имели музыкальное (в том числе певческое) образование, не хватало, и уроки пения дирекция заставляла вести учителям без специального образования. В таком случае пение и становится тяжкой обузой, как для учителей, так и для учеников. Никто из нас на этих уроках не слышал о постановке дыхания, пении диафрагмой и других певческих приёмах.

Зато в нашей школе был совершенно особый учитель. Звали его Игорем Григорьевичем. Лет сорока пяти, среднего роста, худощавый, короткая стрижка, седина в висках, аккуратные усы, строгий чёрный пиджак, белая рубашка, галстук. Сдержан, немногословен. Говорили, что он окончил консерваторию. Как судьба занесла его в глухой таёжный посёлок, никому не ведомо, потому что сам он об этом никому не рассказывал. Игорь Григорьевич умел играть на всех инструментах, которые были доступны в посёлке – на струнных, духовых, клавишных и ударных. Но особенно виртуозной была его игра на скрипке. Когда он на концертах в школе или в Доме офицеров исполнял пальчиком пиццикато, зал взрывался аплодисментами, которых удостоивались далеко не все заезжие профессиональные артисты. За это искусство его уважительно называли Мастером или нашим Паганини.

Поскоьку в школьной программе проставлены уроки пения, Игорь Григорьевич их вёл, но на уроках мы не столько пели, сколько изучали основы музыкальной теории – устройство музыкальной шкалы, интервалы, музыкальные размеры, правила нотной записи и строение аккордов. Невероятно, но нам совсем не было скучно на этих занятиях, настолько вдохновенно, просто и понятно нам это преподносилось. А ещё мы слушали удивительные рассказы о композиторах и музыкальных произведениях мировой классики, романсах, песнях, частушках и старинных балладах.

Понятно, что Мастер, устроивштсь в школу, тут же организовал музыкальный кружок в котором он учил детей играть на инструментах. Конечно, в Доме офицеров была музыкальная школа, но там учили за деньги, а музыкальный кружок в школе был бесплатным. Поскольку наша семья была совсем небогатой, это решило вопрос с музыкой для нас с братом. Меня отдали учиться игре на баяне, а брата – на аккордеоне. Инструменты сияли лакированным покрытием и вкусно пахли. Мы оба очень любили эти уроки и старательно играли гаммы и арпеджио. Правда наслаждались музыкой мы недолго. Кружок вдруг закрылся, Игорь Григорьевич исчез. Спустя некоторое время мы узнали из разговора родителей, Мастер наш, как и многие великие таланты на Руси, страдал запоями. Во время одного из таких запоев его видели валявшимся совершенно пьяным у забора. Из школы его уволили, и он тут же куда-то уехал. Больше мы его не видели, но те искры, которые он заронил в детские души, не пропали даром. Позже, учась в мореходке, я воспламенился талантом другого великолепного музыканта и научился играть на аккррдеоне, а ещё позже взял в руки гитару и сочинил немало авторских песен, как на свои стихи, так и на прекрасные стихи других поэтов. На школьной фотографии Игорь Григорьевич стоит в последнем ряду справа.

Читатель знает хорошо, что избежать написания сочинения на данную тему в нашем детстве не дано было никому, так же как и сочинения на тему «Как я провел лето». Более того, второе сочинение предстояло писать в начале учебного года в течение нескольких лет подряд, и поэтому с каждым годом слегка варьируемый текст становится все глаже, число ошибок в нем постепенно уменьшается, а получаемая за сочинение оценка медленно возрастает, хотя далеко не всегда. Вот и я в третьем классе, получил такое задание, а дома положил перед собой чистую тетрадку в линейку и стал думать. А думы эти были примерно такими.

Конечно, больше всего я хотел бы быть маленькой обезьянкой, которая часами сидит на жердочке в зоопарке или висит, зацепившись за эту жердочку хвостом и лопает бананы. Бананов я в детстве, разумеется, даже не нюхал. Да и откуда им быть на Сахалине. Но в зоопарке Южно-Сахалинска я видел и ту обезьянку, и бананы. Все это было привозное. На Сахалине даже волки не водились. Чучело единственного волка, который перебежал пролив Лаперуза по льдинам, хранилось в областном краеведческом музее. Зато много было рыбы и лесных ягод. Запаха бананов мне тогда ощутить не удалось из-за расстояния, разделявшего меня и обезьянку, но по ее блаженному выражению на мордочке понятно было, что бананы – это страшно вкусно.

В самом положении обезьянки была масса преимуществ, даже помимо аппетитных бананов. Во-первых, не нужно годами учиться в школе, ибо корчить рожи и почесывать себя в разных местах мы и без всякого обучения могли, а прыгать по веткам без боязни сорваться при наличии хвоста можно было за пару часов научиться. При этом, конечно, не было и проблем объяснения с родителями по поводу проказ в школе и двоек в дневнике, поскольку у обезьян нет ни школы, ни дневника, ни двоек. Проказы есть, но никто за них не собирается обезьян наказывать, потому что проказы эти – неотъемлемая, естественная часть их жизни. Во-вторых, обезьянам не нужно было каждое утро вставать по будильнику и идти на работу или давиться в автобусах. Бананы им давали задаром, просто потому что они обезьяны. Это было клево.

Моим же любимым блюдом была гречневая каша с молоком. На втором месте стояла жареная на подсолнечном масле картошка, причем именно за поджаристые хрустящие корочки и была у нас с братом постоянная борьба. Кроме того, маманя варила очень вкусный суп с картошкой, гречкой и крупными бобами белой фасоли. Только суп этот варился весьма редко. Возможно, потому что фасоль была в дефиците. Все это, конечно, было тоже вкусно, но однажды увиденные бананы оставались недоступной мечтой, и даже иногда виделись в снах. Мороженое в хрустящих вафельных стаканчиках за все мои школьные годы к нам завозили два раза. Впрочем, это не беда, поскольку мороженое мы делали сами. Наливали в миску молока и выставляли зимой в сени. Через час заносили домой и грызли с наслаждением то, что получилось.