Вадим Шильцын - Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

Началось с большой усталости, которая настигла уважаемого булочника во время очередного винопития в компании друзей. Так он притомился, что сапожник с цирюльником были вынуждены тащить его домой на руках. Там и оставили спать. Спал он замечательно глубоко, и во сне своём улучшал с архитектурной точки зрения угол дома, где находилась его булочная. Он воздвигал великолепную башню, настоящий шедевр, способный войти в состязание с Лувром и прославить булочника в вечности.

Сон и есть сон. Мало ли кому приснится нечто величественное, либо никчёмное? Только пустоголовые бабы имеют наклонность трещать о своих нелепых снах. Нам это ни к чему, и не стал бы я упоминать про сон булочника, если бы тот проснулся полностью. Вся-то и заковыка в его неполном просыпании.

Все булочники мира привыкли просыпаться затемно, пока остальные граждане мирно храпят. Так надо булочникам, чтобы с самого утра начать продавать свежие булки и рогалики. Кругом ночь, а булочник уже трудится в поте лица, готовит нам хлеб наш насущный и постепенно этот ритм становится у булочников естественным.

По профессиональной привычке тело хлебопёка подпрыгнуло, едва пробило два часа ночи, напекло машинально всяких разных изделий, а сознание тем временем продолжало находиться в том прелестном сне, где творилось чудо домостроения.

Вот и стал булочник складывать башню, используя вместо кирпичей свежие круассаны. Утром побежал народ за булками, да и наткнулся на хлебную стену и того самого пекаря, который всё не проснулся до конца и продолжал творить зодчество.

Попытались его образумить, да куда там? Никому не дано проникнуть в сон другого человека, даже если сон захватил его не целиком. Даже если во внешней вселенной польётся дождь и размоет стену, это никак не повлияет на внутренний мир спящего строителя. Дождь – неуправляемая стихия, но и сон ничуть не послушней дождя.

Так что, вы, друг мой ситный, ложитесь-ка бай-бай, да постарайтесь выспаться как следует, чтобы с полной остротой мысли и пронзительностью ума пойти на штурм нашего с вами документа…» – тут губернатор взглянул на Ларшера, и заметил, что капитан, уронил голову на стол и давно уже прилежно следует прозвучавшему только что совету.

Ларшер продирается через джунгли Мадагаскара, раздвигает гибкие ветви и выходит на открытое поле. Лишь высокая трава кругом, и нет ни пня, ни колоды, чтоб укрыться. Присядешь в той траве, и станешь невидим со стороны, да мало с того проку, поскольку пули да картечь пролетают сквозь траву, подрубая нежные стебли. От людей спрятаться можно, а вот от смерти – никак. Влетит в череп картечная пуля, и помрёшь в этих травах незаметно для всех остальных солдат.

Остальные солдаты – вот они, маршируют рядом, гнут и топчут высокую траву, с трудом выполняя приказ Ларшера. Что за приказ? И когда он успел его отдать? Вроде бы и не отдавал, а может и отдал. Забылось уже, и потому, для верности, Ларшер повторяет снова: «Сомкнуть штыки! Держать строй!»

Впереди, из буйных джунглей, которые чуть левей этого дикого поля, несётся многоводная Антайнамбалана, пересекает долину, чтобы исчезнуть справа, в такой же буйной растительности, из которой выскочила, растечься там промеж древесных корней, расплескаться непроходимым болотом, а потом собраться вновь из последних сил, чтобы медленно и мутно доползти до разгромленного Луисбурга.

Прямо перед Ларшером, загораживая вид на реку – стоит форт Августа, приземистые стены которого сложены из булок и рогаликов. «Подумать только, сколько хлеба ушло на стены! – восклицает Ларшер – Годовой запас, если рассчитывать на мой отряд. Следовало бы прогрызть в стене дыру. Солдаты! Приказываю грызть!»

Не успев крикнуть экспедиционному отряду, что именно следует грызть, Ларшер думает: «Сейчас начнётся. В предыдущий раз, началось именно сейчас!» – и, словно откликаясь на его мысль, оно начинается. На стенах одна за другой – беззвучно вспыхивают огненные снопы, и тут же сменяются дымными шапками. Не до шапок Ларшеру. Траву вокруг выкашивает картечь, а Ларшер марширует к стенам Августы, как полагается офицеру, не падая, и даже не пригибаясь. Нельзя офицеру прятаться, иначе армия потеряет ориентир, потеряет моральный стержень, потеряет пример, и побежит назад, в джунгли, где страшные дикари строят зверские рожи!..

Зверская рожа старого солдата, который Жан, или Поль, или как его там, появляется впереди, между Ларшером и булочной стеной. Рожа улыбается широко и кричит: «Молодец, Ларшер! Настоящий офицер! Смелый капитан! Ать-два! Ать-два! Ещё пару шагов!» – и улыбается ещё шире одной стороной рта, всеми зубами до последнего. Ни один зуб не прячется за кожей, потому что вся кожа сорвана с щеки как скошенная картечью трава.

Ларшеру хочется упасть. Ноги его заплетаются в траве, он пытается нырнуть вниз, спрятаться хоть бы за этой, бесполезной травой, но мёртвый солдат уперся в него рукой, поддерживает, не даёт рухнуть и кричит: «Ать-два! Ать-два! Тут ступени! Осторожней!» «Какие ещё ступени? – спрашивает Ларшер – Откуда ступени на поле битвы? Ах, да! Я понял! Мне удалось прогрызть стену Августы! Не мудрено. Стена-то из хлеба! Болван Бениовский! Нашёл из чего строить форт!»

«Конечно, болван!» – отзывается мёртвый солдат, ведя Ларшера по ступеням крепостной стены. В голосе его Ларшер слышит издёвку, а это неправильно. Солдат, даже если он мёртвый и без щеки, всё равно не имеет права издеваться над офицером, даже если офицер хотел спрятаться в траве. Ларшер вглядывается в солдата, и видит, что никакой он не солдат, а тот самый Бениовский, о котором шла речь. Бениовский ведёт Ларшера по лестнице и говорит: «В моём доме не положено валяться где ни попадя. Идите смелей, Ларшер! Что вы упёрлись?»

«Теперь понятно – говорит Ларшер – солдат не издевается над начальством. Это вы, бунтовщик и мерзавец, издеваетесь надо мной! Вам нравится сопротивляться властям? Вам нравится устраивать хаос? Зачем стена из булок?» Бениовский молча идёт рядом, и становится ясно, что он мёртв. Глаза трупа закатились под лоб, и нет в них зрачков. Одними бельмами пялится Бениовский на Ларшера, не то разглядеть его желая, не то напугать.

«Зачем вы на меня глядите, если у вас нету зрачков?» – спрашивает Ларшер, наблюдая за красным пятном, которое расползается по белой рубахе Бениовского. В центре красного пятна чёрная дыра, и вовсе не исключено, что это и есть та самая чёрная дыра, в которую улетает всё прошлое.

«Дурак ты!» – говорит мёртвый Бениовский, и кидает Ларшера себе в грудь, в ту самую чёрную дыру, у которой нету дна, и значит, полёт в ту пропасть, за тройной слой мрака, продлится гораздо дольше всего времени, которое отведено миру до конца веков.