Владимир Власов - Страна детей

Когда я срывал с себя одежду, одна фотография, вероятно, выпала у меня из кармана. И она ушла, не потребовав у меня никаких объяснений. Какое недоразумение! Какая чушь! Но она должна была понять, что я ее люблю. Она не может этого не понять. После всего, что у нас было. После того, как это случилось. Она не может быть не моей. Этим же утром я найду ее и объясню ей все. И мы будем всегда вместе. Неразлучно. Светлана, милая моя. Прости меня, идиота. Неужели из-за какой-то фотографии ты…

Вероятно, я уснул, и прошло еще некоторое время. Моего плеча коснулся унтер-офицер Мацуяма. От его прикосновения мне стало больно. Я вздрогнул, протирая глаза, и увидел огонь. Полыхал золотой Будда. Его руки уже занялись огнем, и на ладони, поднятой кверху, плясали язычки |пламени. Но лик Будды светился еще большей торжественностью.

– Вам нужно быстрее уходить отсюда, – сказал унтер-офицер, – а то вы сгорите.

Я попытался встать на ноги, но не смог, меня душил кашель, от которого сотрясалось все мое тело. Надо мной склонился фельдфебель Мори, он почти кричал мне в ухо:

– Вставайте. Соберите все свои силы и мужество. Вам нужно спешить.

Я приподнялся на локте и увидел, как Будда вспыхнул, подобно свече, и его лик скрыло пламя.

– Но как мне выбраться, – воскликнул я, – там же бушует огонь.

Унтер-офицер показал глазами на солдата Синдзи, который сидел на дзабутоне, скрестив ноги, возле низкого столика, на котором так и остались стоять термос с чашками, из которых мы со Светланой несколько часов назад собирались пить чай. На меня опять нашел приступ раздирающего кашля и удушья.

– Постарайтесь меньше дышать, – сказал Мацуяма, – этот угарный воздух вреден для вашего здоровья.

– Синдзи, помоги ему, – обратился он к солдату.

Синдзи вскочил на ноги, схватил со стеллажа полотенце и, обмакнув его в чашке чая, протянул мне. Через влажное полотенце дышать стало легче. Я подавил в себе новый приступ кашля и с трудом сел, затем встал и, собрав последние силы, поднял с пола пиджак и брюки. Шатаясь, как пьяный, я побрел к выходу, где бушевал огонь. Синдзи бросился вперед и прикрыл меня грудью от взорвавшегося снопа искр. Своим движением он увлекал меня за собой, я уже не чувствовал ни ожогов, ни удушья. Я шел за ним, сосредоточенно глядя ему в спину. Так Синдзи через огонь провел меня к выходу. Я навалился всей тяжестью своего тела на кованую дверь и вывалился с вихрем искр в темноту ночи. В руке у меня, как факел, горел пиджак, и уже дымились брюки. Я затоптал огонь босыми ногами и посмотрел на дверь, из которой вырывалось пламя. Синдзи, стоя в огне, приветливо помахал мне рукой.

– А вы, – крикнул я ему,– почему вы не спасаетесь?

Синдзи улыбнулся и ответил мне:

– О нас не беспокойтесь.

Я впервые услышал его голос. Он говорил почти без акцента.

«Счастье – разве можно найти счастье у этих заживо погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»

В больнице, куда я попал с ожогами, первым меня посетил брат. Он вошел в мою палату с сеткой яблок и робко присел на краешек стула рядом с моей кроватью. Я с интересом наблюдал за ним. После пожара, который уничтожил весь Арсенал клуба с бесценными свитками и манускриптами, меня мучили угрызения совести. Но увидеть виноватое лицо брата я вовсе не ожидал. Напротив, я думал, что с первой же минуты он набросится на меня с упреками и обвинениями. Брат заботливо поправил одеяло в моих ногах и изрек:

– Я рад видеть тебя живым и невредимым.

– Но из-за меня сгорел твой Арсенал, – воскликнул я.

– Пустяки. Значит, в эту ночь суждено было ему сгореть.

– Но Арсенал сгорел по моей вине.

– Значит, Небо послало тебя туда, чтобы ты, подобно Шиве, уничтожил его.

Я лежал на кровати и от удивления хлопал глазами. Брат улыбнулся и весело похлопал меня по руке.

– Если бы погиб ты и остался Арсенал, то это было бы для меня самым великим горем.

– Но там сгорели сотни древневосточных манускриптов и рукописей!

Брат расхохотался. Я недоуменно смотрел ему в рот, совсем не ожидая такой реакции.

– Должен тебе открыть один секрет, – наконец, посмеявшись и вытерев слезы ладонью, заявил он мне с тихой улыбкой. – Все эти манускрипты и рукописи написал я.

От такого заявления я чуть было не свалился с кровати.

– Ты написал все эти труды и философские трактаты?

– Кроме одного, – серьезно заметил он.

– Свитка с описанием искусства боя поясом?

– Нет. Свиток «Оби-но катана» тоже создал я.

– Ты хочешь сказать, что придумал семьсот приемов владения этим искусством?

– Вот именно. Я бы создал и больше приемов, но в какой-то момент потерял интерес к этой работе. – Но я слышал, как очкастый студент рассказывал об истории возникновения этого искусства.

– Историю его возникновения написал тоже я.

От удивления я сел на кровати и почесал затылок забинтованной рукой.

– Что же в таком случае ты не написал?

– Дневники одноногого Сёдзо, остававшегося в Иркутске вместе с Синдзо. Они основали во времена Екатерины Второй одну из первых школ японского языка в России, в то время, как Дайкокуя Кодаю вместе с товарищами вернулся на родину. Но ты не переживай, у меня очень хорошая память. Я их прочитал и воспроизведу слово в слово.

– Но подлинник рукописи сгорел! – в отчаянии воскликнул я.

– И подлинник можно восстановить, – добродушно успокоил меня мой брат-мистификатор.

– Тогда я совсем ничего не понимаю, – развел я руками. – Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор вокруг свитка, началась война между школами?

Брат посмотрел на меня хитроумным взглядом и серьезно спросил:

– А ты как думаешь?

Что я мог об этом всем подумать? Брат оглянулся по сторонам и вдруг начал быстро и увлеченно говорить:

– Ты что? Ничего не видишь вокруг себя? Не понимаешь, что наше общество превратилось в стоячее болото, а деградирующая партийная верхушка, боясь выпустить власть из своих рук, всеми способами старается подавить любую опасность, грозящую ее маразматическому учению?

Я в ужасе оглянулся на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать крамольные речи брата.

– Неужели ты не видишь, что наша интеллигенция выродилась, превратилась в чиновников, готовых по мановению дирижерской палочки плюхнуться в грязь лицом? Наше государство гибнет, моральное состояние народа падает все ниже и ниже, все в этой стране превращаются в рабов, а ты пишешь хвалебные статьи в своих газетах, радуешься дутым успехам. Но ждать осталось недолго. Война в Афганистане – это начало их конца.