Владимир Власов - Страна детей

– Красивая девочка, – заметил Карим, заглянув через мое плечо с заднего сидения.

Я спрятал фотографию и обратился к водителю:

– А поживее вы не можете? Этак мы приедем уже на пустое кладбище.

Шофер и так вел машину на предельной скорости.

Когда мы прибыли на кладбище, панихида уже была в самом разгаре. Японцы зажигали на могилах свечи и курительные палочки. Ряды белых надгробных плит с именами умерших в плену японцев заполняли довольно обширную поляну среди березового леса. Мой брат помогал японцам расставлять свечи. Эта мирная атмосфера кладбища подействовала на меня успокаивающе. Карим принялся щелкать фотоаппаратом с разных точек. Чтобы им не мешать, я в задумчивости бродил среди каменных плит, читая машинально имена умерших.

Но вот мой взгляд натолкнулся на знакомое имя – солдат второй статьи Синдзи Фукуда. Где-то раньше я уже слышал это имя. Так и есть. Этим именем мне представился тот ночной посетитель, крепыш с короткой стрижкой, самый молодой из них, который за всю беседу не проронил ни слова. Я от неожиданности опустился на колени и стер ладонью пыль с металлической пластинки, прикрепленной к каменной плите. Точно. РЯДОВОЙ ВТОРОЙ СТАТЬИ СИН¬ДЗИ ФУКУДА. Я не мог ошибиться. От волнения у меня даже выступила испарина на лбу. Я стал пристально рассматривать другие могилы и вскоре обнаружил такие металлические пластинки с именами и званиями: ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ ТАРО МОРИ, УНТЕР-ОФИЦЕР ХИРОСИ МАЦУЯМА. Да! Точно! Того пожилого звали Мацуяма. Я поманил пальцем Карима и заставил его сделать снимки этих трех могил. Затем на обочине я нарвал полевых цветов и положил им на могилы.

В это время японцы закончили панихиду. Я задал им несколько вопросов для интервью. Когда они ответили, я отвел брата в сторону и рассказал ему обо всем, что произошло в ресторане, показал ему фотографию Светланы с Барановым.

– Но откуда ей стало известно о готовящейся дезинформации, – сделав озабоченное лицо, задумчиво произнес брат.

– Я сказал ей, – признался я.

– Но зачем ты это сделал? – удивился брат.

– Я же не знал, что она связана с Барановым. Утром она позвонила мне на работу и объявила о вашей войне. Чтобы ее успокоить, я ей и сказал, что свиток спрятан в надежном месте.

– М-да, – задумчиво произнес брат, – положение осложнилось. А что у тебя с ней?

– Пока ничего, – пожал я плечами и, кажется, покраснел. – Иногда бегаем с ней по утрам.

– Могу я взять у тебя эту фотографию?

– Нет, – решительно заявил я.– Достаточно и того, что я показал ее тебе. Этот фотоснимок я уничтожу.

– Понимаю, – кивнул головой брат. – Надо предупредить Козлова, а то он положил на нее глаз. Как бы не проболтал чего лишнего. Сегодня он ведет секцию, и они могут встретиться.

– Как? – воскликнул я. – И у него с ней шуры-муры?

– Не совсем так. Я же тебе сказал, что он положил на нее глаз, а не она на него.

И я решил, во что бы то ни стало, побывать на занятиях этой секции.

На этом мы и расстались. Я поехал с Каримом в агентство, а брат повез японцев в гостиницу. По дороге я думал, глядя на злополучную фотографию, что вся эта шпиономания, государственная система слежки друг за другом растлевают людей, превращая ангелов, подобных Светлане, в проституированных Мата Хари.

Вернувшись в агентство, каждый из нас занялся своим делом. Карим заперся в фотолаборатории проявлять пленки, я же сел за свой стол расшифровывать магнитофонную запись интервью с Иноуэ Ясуси и писать материал о посещении кладбища членами общества «Ангара-кай». Некоторое время я работал сосредоточенно, но затем на меня навалилась дремота, все треволнения дня ослабили мою сопротивляемость сну, хотелось немного отдохнуть, чтобы собраться с мыслями и оценить по-новому все случившееся. Я уже начал клевать носом. Но не тут-то было. Из лаборатории выскочил ошалевший Карим и заорал:

– Ты только посмотри, что получилось на снимках могильных плит, которые ты заставил меня снять.

Он сунул мне под нос еще влажные фотографии. На них на фоне плит были запечатлены силуэты моих ночных знакомых. У меня волосы встали дыбом на голове. Как сквозь туман, проступали очертания их лиц. Унтер-офицер лежал на плите, закинув ногу за ногу, запрокинув руки за голову, и, казалось, мечтательно смотрел в небо. Фельдфебель полулежал на боку, подперев рукой щеку. Нижняя часть его тела была смазана, но зато явственно проступал его профиль. Солдат же сидел на своей могиле спиной к объективу, его стриженая голова темным пятном проступала на фоне травы. С ума сойти можно!

– Что ты обо всем этом думаешь?

Что можно было об этом думать? Я покачал головой. – Вначале я подумал, что фотопленка бракованная, – стал объяснять Карим. – Но рядом другие кадры получились абсолютно чистыми. И кладбище, и японцы, ставящие свечи на могилы, вышли великолепно. А с этими тремя могилами что-то неладное. У меня и раньше иногда получались подобные вещи. Вдруг ни с того ни с сего в кадр попадало нечто такое, чего я простым глазом не видел. Возможно, фотокамера – более совершенный инструмент, чем наш глаз. Она фиксирует действительность с другой выдержкой и может удержать моменты, которые наш глаз просто не воспринимает. И все же, что ты об этом думаешь?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Может быть, ты зафиксировал души умерших.

– Вполне возможно, – сразу же согласился Карим. – Эти тени похожи на японцев, они даже одеты в мундиры японской армии. Подумать только!

Мне совсем ни о чем не хотелось думать. Я бросил все свои дела, вышел из агентства и отправился в секцию Козлова, где начинались тренировки по каратэ.

Когда я прибыл в спортивный зал, где велась тренировка, полсотни девушек и юношей в белых кимоно, подпоясанных поясами разного цвета, совершали упражнения – выкидывали ноги и руки в разные стороны по счету: ити, ни, сан, си, го… Вся эта картина походила на хорошо отлаженный механизм. Все, как один, совершали одни и те же слаженные движения, почти никто не ошибался. Строгий кондотьер Козлов ходил между рядами грузной походкой орангутанга, придирчиво наблюдая за своими питомцами, горланя во всю глотку: року, сити, хати, ку, дзю. Кто ошибался или не успевал в такт, того он наказывал ударом ноги в пресс живота.

Среди девушек я взглядом отыскал Светлану. После всего, что я узнал, она не стала для меня менее желанной, наоборот, несмотря на осадок горечи, я испытывал к ней неодолимую страсть. И одна только мысль о том, что она может прийти ко мне вечером домой, волновала мою кровь настолько, что меня начинало бросать то в озноб, то в жар. Я наблюдал за ее движениями. Белое кимоно на ней сидело так же хорошо, как и спортивный костюм. Как и все, она была босиком, и я разглядел ее розовые пятки. Мне вдруг так захотелось лизнуть их, или взять в рот палец ее ноги, или сделать еще какую-нибудь глупость. Вся она была такая нежная, беленькая, сладкая, как головка сахара. Ее белокурые волосы сейчас были заплетены в длинную косу, и при каждом ее движении эта косичка скакала, прыгала, вертелась вокруг ее длинной шеи и возбуждала. Талия, бедра, ее упругая попка танцевали какой-то свой волшебный танец в гармонии с обворожительной фацией ее стройных ног.