Павел Северный - Связанный гнев

Вызвонили часы шестой утренний час. Олимпиада Модестовна поднялась с кровати. Босая, дошла до окна, отдернула на нем шторку, и посинели перед ее глазами стекла в двойных рамах в пушистом инее. По синеве стекол поняла, что занялся рассвет, а по инею догадалась: ночная стужа не ослабла. Сама не зная почему, старуха внимательно оглядела спальню. Подойдя к печке, притронулась рукой к изразцам, но тотчас отдернула ее, и сразу стало старухе душно. Сняла с головы чепец, тряхнула головой, и рассыпались по плечам веером пряди седых волос. Взглянула Олимпиада Модестовна с тяжелым вздохом на иконы и громко сказала: «Помоги, Господи, грешной рабе Твоей обучиться под внучкину дудку выплясывать!»

Бродила старуха по горнице. Мягко ее босым ногам на медвежьих шкурах, звериный волос щекочет ступни, совсем как упругая весенняя трава-мурава.

Устала Олимпиада Модестовна от докучливых раздумий. Села в кресло возле печки и сразу вся отяжелела. Захотелось ей вытянуть ноги, закрыть глаза. Подумала, что, может, это пришел к ней запоздалый сон. Хотела встать, уже уперлась руками в мягкие подлокотники, чтобы дойти до кровати, но сил подняться не хватило, и она не встала…

Пробудилась Олимпиада Модестовна от чужого прерывистого дыхания над собой. Открыла глаза, не сразу узнала стоявшую перед ней служанку Ульяну. Не могла сообразить, почему девушка явилась в праздничном платье. Спросила встревожено:

– Что случилось?

– Чего скажу, хозяйка.

– К чему вырядилась?

– Молодая хозяйка велела по дому в праздничной лопатине ходить.

– Ишь ты! Ну раз велела, то ладно. Чего пришла сказать?

– Как подумаю, так прямо душе студено.

– О чем подумаешь?

– Да про то самое.

– Очнись, дуреха! Со сна, видать, очумела? Чем сон напугал?

– Явь напужала. Истинный Христос, явь!

– Ульяна! – прикрикнула на девушку старуха.

Девушка от крика хозяйки втянула голову в плечи, ожидая получить подзатыльник.

– Сказывай все начистоту, Ульяна!

– И скажу! Завсегда перед собой правду не утаиваю. То и скажу, что молодая хозяйка седни чуть свет поднялась. Стала по всему второму этажу прогуливаться. Вошла это она вместе со мной в парадную залу, оглядела ее, да и уставилась нахмуренным взглядом на царя с царицей на портретах.

– Ну? – нетерпеливо спросила старуха.

– Дале взяла она без единого слова бархатный стул, поднесла его к стене, на которой венценосцы висят, встала на бархат, не сняв башмаков, да и сняла с гвоздей сперва царицу, а после царя.

Слушая Ульяну, Олимпиада Модестовна торопливо перекрестилась. Следуя ее примеру, то же самое машинально сделала и служанка.

– Дале что?

– А дале? Чего дале? Велела мне молодая хозяйка принести снизу из твоего рабочего кабинету портреты отца с матерью, да и твой, на коем ты вовсе молоденькая.

– Так!

– Именно, что так! И опять собственными руками повесила отца на место царя, а матушку на место царицы.

– А меня?

– Тебя под имя повесила, чуть пониже. Гвоздь для тебя я сама вколотила.

Олимпиада Модестовна встала на ноги, зябко пошевелив плечами:

– Платок подай!

Ульяна подала хозяйке пуховый платок, а та, накинув его на плечи, спросила:

– Кто кроме тебя видел содеянное?

– Никто! Рань-то какая была!

– Я у тебя, Ульяна, правду дознаю?

– Никто!

– Слава богу! А ты – молчок! Поняла? Ничего не видела. Поняла?

– Чать, не без разума.

– Экое в доме творится. Ну, Софьюшка!

– Ума не приложу, чего это молодой хозяйке в царских портретах не поглянулось. Стекла на них чистые-чистые, потому к Рождеству сама по твоему наказу протирала.

– Не твоя забота про хозяйские дела думать. Ступай, стол к чаю готовь! Про содеянное в парадной зале – позабудь!

– Как велишь! Так я пошла?

Оставшись одна, Олимпиада Модестовна снова вслух высказала свои мысли:

– А ведь, истинный Христос, Софья с умишком. Ведь как политично со мной поступила. Портрет мой только чуть ниже родителей повесила. Может, милостив Господь, не оставит меня, грешную, в своем доме с сухой корочкой? Как не верти, а все равно Софьюшке бабушка по отцовской линии.

При полном безветрии снег падал густо крупными хлопьями. В церквях Саткинского завода отошла воскресная служба. Над селением гудели колокола.

В доме Сучковых готовили праздничный чайный стол. Олимпиада Модестовна от обедни вернулась раньше времени. У старухи после Херувимской начало ломить голову. Из собора домой привез ее Осип Дымкин на белой тройке в ковровой кошве. Пока собирали стол, старуха позвала Дымкина и доверенного Калистрата Зайцева в малую гостиную, заставленную крашеными в зеленый цвет кадушками с фикусами и пальмами. Сидя в кресле, Олимпиада Модестовна нюхала из хрустального флакона ароматную соль. Сейчас она в богатом сарафане из бордового муарового шелка. В ушах старухи – бриллиантовые серьги. На груди рубиновой брошью приколоты серебристые кружева.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Уросливая – капризная, своевольная ( обл .).

Кошева, кошевая – широкие и глубокие сани с высоким задком, обитые кошмой, рогожами и т. п.

Клика – группа людей, стремящихся к достижению корыстных целей.

Куржа – изморозь, иней ( обл .).

Лонись – в прошлом году ( обл .).

Опереж – против.

Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем.

Оболокись – оденься.

Чемор – черт, дьявол, нечистый.