Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

Авторизованный перевод с украинского В. Ямпольского

Художник А. К. Яцкевич

Нет конца-краю волнистой, с горбами-перекатами, буйной раздольной степи. Простор! Овраги, низины, продолговатые гористые гребни, буераки, широкие терновые заросли… То там, то здесь возвышаются, окутанные прозрачно-седою мглою, холмы, могилы. Стоят на них, вгрузая в землю, молчаливые, таинственные каменные бабы — свидетели кочевых стоянок скифов и половцев. Здесь их полчища топтали степь, выпасали лошадей, летели в бешеных, кровавых схватках-побоищах, полонили тысячеверстые просторы и неведомо куда исчезали.

И исчезли.

Теперь здесь мчат табуны быстроногих сайгаков, кружат волчьи стаи, ночами лают червленохвостые лисицы, а с юга, из Крыма, набегают сюда за людским добром и ясырем [1] Пленные (татарск.). хищные татарские орды.

Степь… Степь…

Дивный, необжитый край!

Весна.

Густое изумрудное половодье сплошь затопило долины, крутогорья. На гребне этого зелёного кипения красуется и играет буйное разноцветье: чабрец, шалфей, мята, ярко-красный воронец, серебристо-синие бессмертники, дрожит, волнуется нежный дымчатый ковыль. А вон выбежали из оврагов кустистая овсяница, васильки, катран, одуванчики…

Кипит, бушует разноцветье. Набегают и мчат гривастые травяные волны.

Набегают и мчат…

От моря, от Дона дорога стелется на запад и на запад.

Равнина сбежала. Начались балки, овраги. Дорога ведёт в гору. Кажется, там, впереди, над перевалом, нависают густые тучевые заслоны. А подъедешь — они отступают, и открывается широкий, ясный простор. Там, за перевалом, отдых. Только бы добраться…

Обоз продвигается медленно. Волы напряжённо, с трудом переставляют ноги, но ступают твёрдо, размеренно. Скрипят возы, поскрипывают ярма. Чумаки грудью упираются в полудрабки [2] Грядка в телеге. — помогают волам. Часто слышится усталое и разноголосое:

— Гей! Гей!

— Цоб! Цобе!

— Цоб!

Гора наконец преодолена. Обоз остановился. Волы, тяжело вздыхая, стоят словно вкопанные.

Чумаки снимают шапки, брыли, подставляют солнцу чубатые головы и не спеша берутся за трубки. Закуривают.

— Вот это гора!.. — с восхищением говорит Савка, обращаясь к своему другу Лукашу.

— Крутая, чёрт бы её побрал! — отзывается Лукаш, вытирая рукавом сорочки вспотевший лоб. — Еле-еле выбрались…

Чумакование Савка и Лукаш начали всего два месяца тому назад. Они впервые побывали на Дону и около большой воды — моря. Всё виденное удивляло их и восхищало. Им понравилось это путешествие степью: с горы на гору, среди безмежного простора, в зарослях спокон веку не кошенных трав. Юноши выросли среди лесов на берегу реки Волчьей, и поэтому их удивил этот край, где можно ехать день или два и не встретить ни одного путного дерева, разве что кустистый тёрн да боярышник, и где редко встречается человеческое жильё.

— Наверное, будем здесь отдыхать, — заговорил снова Савка. — Видишь, застоялись, И наш атаман что-то долго осматривается вокруг.

— Да, наверное, заночуем, — ответил Лукаш. — Старик, видимо, ищет удобное место.

Ребята внимательно следят за атаманом Мартыном Цеповязом, который, оставив обоз, направился в степь. Медленно ступая, он прошёл возле дороги, потом повернул влево и подошёл к ближайшему, поросшему тёрном, кургану, поднялся на него. Перед атаманом будто внезапно вышли из-за кустов и стали на колени две каменные бабы. Мартын сделал ещё несколько шагов и остановился. Облитый солнцем, которое уже собиралось заходить за горизонт, он сам казался в это время сказочным идолом, выкованным из меди. Вьющийся дымок из его трубки медленно кружил, поднимался вверх всё выше и выше…

А притихшая степь молчала. Всем вокруг овладела истома. Постепенно надвигались тихие вечерние сумерки.

Атаман подал знак рукою. Обоз свернул с дороги и начал располагаться лагерем. Возы поставили вплотную один около другого узким полукольцом, чтобы, в случае необходимости, кольцо можно было быстро сомкнуть и создать круговую оборону. А встречать врага ость чем! В потайных удобных местах на возах лежат пистоли, пики и даже несколько старинных ружей — гаковниц.

Лагерная жизнь началась сразу же, как только выбрали место для отдыха. Одни чумаки погнали волов на водопой, на пастбище, другие начали разводить костёр, готовить ужин. Атаман принялся хлопотать около возов. Это уж так заведено у старого Мартына: остановился — перво-наперво осмотри, на чём едешь, и только потом берись за другие дела.

Проверка началась с ярм. Лукаш и Савка поднимали их вместе с дышлами, ещё тёплые от запаренных воловьих шей. Мартын внимательно осматривал и ощупывал руками деревянные чаши-вырезы, нашейники и занозы [3] Палка, скрепляющая ярмо на шее вола. : не потрескались ли, случаем, не перекосились ли? Потом брёвнами подваживали оси — обследовали колёса, спицы, ступицы и подосины. То, что треснуло, стёрлось, заменялось новым или починялось.

— Приучаем? — неожиданно послышался хриповатый голос.

— Приучаю, — ответил атаман. — Молодым пригодится.

Ребята оглянулись. Неподалёку от воза стоял чумак Гордей Головатый с охапкой хвороста.

— А кузнеца, наверное, не минуем? — спросил Гордей, кивнув на железо.

— Да, наверное! — сказал в сердцах Мартын. — Подосины и обручи заставят…

— Ничего, Данило выручит, — успокоил Головатый. — Спой, сделает…

Лукаш и Савка, слушая непонятную перемолвку старших, догадывались: речь идёт о кузнеце… Только где ж он здесь, в степи?

С суровым, молчаливым атаманом Мартыном Цеповязом никто не обращался так вольно, по-приятельски, как этот с рыжеватыми обвислыми усами, однорукий Гордей Головатый.

В кругу чумаков Гордея уважали за рассудительность, спокойный характер, за мудрые присказки и рассказы об удивительных историях, которых он наверняка знал множество, но рассказывал их только в связи с каким-нибудь случаем. Одни говорили, что Головатый был в Запорожской Сечи, ходил с кошевым атаманом Иваном Сирком в поход на Крым и в бою с татарами лишился левой руки. Другие уверяли, что руку ему отрубил какой-то запорожский есаул, а за что — неизвестно. Когда Гордея, бывало, спрашивали, что у него случилось с рукой, он отмалчивался или шутя отвечал: «Таким родился…»