Антон Дворченко - Недо… (рассказы). Ради карнавала

Так что, когда я вернулся с солидной добычей, все уже было закончено.

На след оленя, на самом-то деле, я наткнулся довольно скоро. Но пока я его догнал, пока завалил, пока спрятал получше, пока отгрыз ногу, пока волочил ее в зубах, костеря на все корки кусты и коряги, попадающиеся на пути, времени прошло порядочно. И пришел я обратно, когда солнце уже село. Вернувшись к избушке, я сразу поспешил к леднику. Рядом со входом на земле пластом лежал мелкий. Выглядел он, как пропущенный пару раз через мясорубку. Но был жив. А бабка, видимо, нет. Я хотел сунуться, было, в ледник – проверить, но брат, приоткрыв один глаз, прошептал:

– Не советую.

А после добавил:

– Нельзя нам тут долго… Могут заявиться ее… родственнички… Пока почуют смерть ее, да сюда доберутся, да искать начнут. Сутки, может, двое у нас есть, а там… как Бог даст… Надо нам сей же час двинуть… Чтобы только пятки сверкали…

– Да какие там пятки? Ты говоришь-то еле-еле!

– Придется тебе меня верхом на себе тащить… Справишься?

Я кивнул. Мелкий закашлялся, на губах выступила кровавая пена. Отдышавшись, он продолжил:

– Тащи поближе, чего добыл… После будешь ловить кого… смотри, только живьем… Я тогда скорее на поправку пойду… глядишь, за неделю оклемаюсь… Были б мои раны обычные, без колдовства ее черного, я бы сейчас тебя взапуски обогнал бы. А так… Веревку неси… вокруг тебя обвяжу…

Новый приступ кашля.

– Держаться… буду… и еще… перец… следы… отбить…

Смекнув, о чем речь, я кинулся к избушке. Веревку сдернул во дворе, на ней старуха время от времени сушила нехитрую свою одежку, и потащил к мелкому. Пара тряпок все еще болталось, но это вышло даже кстати. Брат старательно замотал мне лоскутом ткани нос, чтобы я его не обжег, когда найду, что искал.

Сбил я носом задвижку, ворвался в избушку, посбрасывал всю утварь, узелки, посуду на пол. Куль с мукой тут же треснул по швам, и белое облако взметнулось до потолка. Вскоре почуял я, что, несмотря на намотанную тряпку, в нос вонзаются тысячи иголок. Глаза тут же начали слезиться. Второпях, прижмурясь, схватил ближайший узелок и поволок к выходу. Через пару шагов понял, что внутри, похоже, ромашка. Чертыхаясь, выплюнул, вернулся. Начал медленно, пытаясь не обращать внимания на нарастающий зуд в носу, тыкаться во все мешочки по очереди. Прикоснувшись к очередному и осторожно втянув воздух, чуть не завизжал, не сдержавшись. Если верить носу, внутри находилось адское пламя. Вдохнув напоследок поглубже, схватил узелок зубами и, стараясь не дышать, рванул к выходу. На свежем воздухе стало полегче, но все равно, как донес узелок, помню плохо. Упал без сил возле мелкого. Нос жгло огнем, я все время отчаянно чихал. Нескоро туман в голове рассеялся, глаза перестали слезиться, и я снова смог нормально дышать. Начали возиться с веревкой. Наконец, брат неуклюже, с пятой попытки, навалился мне на спину, и я потопал в чащу. Как мог быстро, но не так быстро, как нам хотелось бы. По настоянию мелкого мы покружили, держась на расстоянии от избушки, сделали несколько петель, рассыпая перец. Наконец брат сказал, что пора двигать к дому и впал в забытье. Впрочем, в веревку он вцепился крепко, как будто – отпусти ее – и жизнь кончится. Хотя, пожалуй, так оно и было.

Следующие несколько дней были самыми тяжелыми в моей жизни. И в волчьей, и в человечьей. На дневных стоянках прятал я мелкого под лапами здоровенной сосны, или среди бурелома. Или просто выкапывал неглубоко, сколько было сил, лунку в земле и прикрывал брата ветками и комьями земли. На солнце ему, понятное дело, находиться было никак нельзя. А сам шел добывать еду, еле передвигая лапы. Хорошо места были изобильные, зверья попадалось много, и все какое-то непуганое. Однако даже при таком раскладе спать мне приходилось часа два-три в сутки. На десятый день я уже мечтал, чтобы нас догнали, и все закончилось. Но Бог не выдал и свиньи, а точнее, старухины сородичи, не нашли и не съели.

На наше счастье к двенадцатому дню мелкий поправился настолько, что смог топать самостоятельно. Полностью вымотанный, на ближайшей стоянке я упал, и спал с чистой совестью беспробудно больше суток.

А проснувшись, увидел, что брат выглядит так, как будто и не лежал он окровавленным куском мяса подле бабкиного ледника. И вообще был почти похож на старого доброго мелкого. Еще до близкого знакомства с бабкой. Цвет лица, конечно, подкачал, и прикус… Но, если в сумерках, да не улыбаться широко – мелкий, он мелкий и есть.

Потихоньку до дому добрались – оставалось пара суток пути. Я уже собрался сниматься с места нашей предпоследней стоянки, когда мелкий подошел и сел на землю передо мной. Руку мне на загривок положил и в глаза заглянул.

– Нельзя нам дальше вместе, брат. Помочь ты мне не сможешь ничем. Да и неизвестно еще, чья возьмет.

– Да я же…

– Не перебивай. Если ты не пойдешь, мне будет проще – не надо печалиться, что своего пришибу ненароком. И к тому же… С каждым днем мучит меня… жажда… все сильнее. Ну, ты понимаешь. И в этот момент мне становится… все равно, кто передо мной – друг, враг, сват, брат… Я пытаюсь сопротивляться, но надолго меня не хватит. Ты спас мою жизнь, я спасу твою. Уходи – и никогда-никогда не попадайся мне на дороге. Ты меня понимаешь?

Я кивнул. Комок в горле никак не сглатывался. Мелкий был прав, кругом прав, но как же нестерпимо тяжко было разорвать последнюю ниточку, что связывала нас!

Бывший брат убрал холодную руку с моего загривка и криво усмехнулся.

– Теперь я понял окончательно, о чем нам говорил старик. По крайней мере, про нас со старшим.

– Да я уже и сам…

– Вот-вот. Только про тебя никак в толк не возьму. Ну да ничего – сам разберешься. Удачи тебе. Прощай…

Через минуту тропка опустела.

Торопиться было некуда и остался я на месте до утра. Полежать, подумать – что же дальше? У мелкого, как ни крути, была цель.

А у меня?

Под утро, когда голова распухла от дум невеселых, удалось ненадолго забыться чутким, неверным сном.

Разбудил меня звонкий голосок. Девочка шла, напевая песенку из моей прошлой жизни, из детства. Весело полоскалась на ветру яркая, кроваво-красная накидка. Я уж подумал было – по грибы пошла, да от подружек отбилась. Но нет – из корзинки отчетливо пробивался (у меня аж живот свело, по старой памяти) манящий запах еще теплых пирожков…

Май – июнь 2010

Под вечер он нашел монету. Рядом со старым кострищем на краю поляны в лучах заходящего солнца что-то блеснуло среди пепла. Монета оказалась незнакомой. Большой, тяжелый кругляш серебристого цвета. Старый и сильно потертый – из надписей и гербов ничего не разобрать. Черт его знает, может и настоящее серебро?