Сергей Коч - … всё во Всём

Прямо передо мной стоял довольно молодой священник в сероватой сутане и держал в руках большой современный электронный планшет вместо псалтыря.

– Ищете Отца своего в Храме Божьем? – по-английски спросил он.

– Нет, Отец, я только посмотрю и уйду.

– Прошу меня простить, но я буду здесь, на первом ряду, и с удовольствием отвечу на вопросы, – нараспев, как на службе, проговорил он и очень хорошо улыбнулся.

Я кивнул и стал рассматривать витражи позади нефа, красивые и простые, вставленные в высокие готические окна, они подсвечивались сейчас солнцем и ярко светились. Я ходил и проговаривал слова священника: «Ищете Отца в храме?». Как можно найти того, кого забрал случай? Кто уже не вернется и не выслушает, не даст совета? Нет сомнений, что многое в жизни моей сложилось бы по-другому, да и сам я, скорее всего, тоже был бы другим. Воспоминание об увиденном ночью больно резануло внутри. Не знаю, какие органы болят от таких мыслей, но боль физическая и ощутимая. Я всегда чувствовал себя брошенным и преданным. Родители оставили меня одного, без родственников. Мы переехали в страну, где всё было чуждо. Потом я попал в руки не совсем чистых на руку людей, потом снова череда переездов. И полная потеря доверия к людям вокруг. Спасибо Малокешин, они стали первыми людьми, которые дали мне семью. Такую семью, как я мог запомнить, такую, какой я бы мог гордиться, но не смог. Слишком велик был страх потерь. Ведь все, кто протягивал мне руку до этого, оставляли меня. Они дали мне свою любовь, дом, возможности образования и свободу, наконец. Почувствовав, что я должен им позвонить, я сунул руку в карман. Телефон остался в номере отеля.

Я прошел круг по периметру зала, отмечая все геометрические решения создателя этого храма. Так я оказался за спиной сидящего на краю первого ряда молодого священника. Я сел за ним и, подглядев, чем он занимается, слегка удивился – святой отец в данный момент рассматривал котировки Нью-Йоркской биржи. По экрану бежали строки котировок разного цвета, а над ними открытый текст с заголовком «Коэффициенты Фибоначчи и временные ориентиры» со многими графиками и цифрами. Откинувшись на спинку лавки, я стал вспоминать: «Фибоначчи… Фибоначчи… Фибо…».

Это было просторное помещение с несколькими высокими решетчатыми окнами. Слепящее средиземноморское солнце чертило ритмичный узор на полу зала, но даже оно было бессильно против мастерства искусных ваятелей. Здесь сохранялась приятная прохлада, а стена напротив окна оставалась в полумраке. На границе света и тени в креслах с высокими спинками сидели двое. Тени от решетки на их фигурах и лицах приобретали фантастические очертания, мешая разглядеть их черты. Один был, несомненно, тем же мудрецом, которого я видел во сне. Я тогда назвал его Знаток, а Хокинг – Мудрецом. Но возраст придал ему дополнительной глубины и силы. Теперь я бы назвал его Мыслитель. Он был в той же одежде, что и прежде, только старше лет на сорок – лицо с множеством благородных морщин, поседевшие волосы и борода. Другого же человека я не знал. Знаток несколько раз назвал его Леонардо – но, конечно, это был не «тот» Леонардо. Уж того бы я смог отличить, слишком много автопортретов он оставил. С другой стороны, наверняка история науки знает не одного Леонардо. И даже не двух. Но то – история науки, я был в ней только гостем. Приятное округлое лицо этого Леонардо было гладко выбрито, платье, простое с виду, сшито явно из дорогой ткани, и держался он с достоинством. Он мог бы быть царедворцем или придворным ученым. Я для себя так его и стал называть.

Беседа, по-видимому, только началась. Придворный ярко рассказывал Мудрецу о какой-то книге.

– Поразительно, какие глубины мудрости постигли люди; жившие за много веков до нас. А ведь это, по большей части, изложение и развитие мудрости, пришедшей из еще большей древности. Мне не знаком язык Древней Индии, который называют санскритом, но в нем были знаки для обозначения цифр от 1 до 9. Они записывали числа не так, как мы, а по порядку, по декадам. В «Книге об индийском счете» Аль- Хорезми об этом пишет.

– Истина была открыта Аль- Хорезми, – произнес этот Мыслитель. – Он смог постичь знание предков. Человеку его рода, служившему Заратустре, многое дано. Он достойно служил знанию. Через него это должно было прийти к тебе. И пришло.

Я пытался понять язык, на котором говорили эти двое, но он был мне не известен. Однако я понимал и чувствовал каждое слово.

– Готов преклонить колени перед величием этой книги, – воскликнул Царедворец. – Теперь я все время думаю, как приложить знание, что оно несет, к нашей бренной жизни. Эти новые числа… Именно новые. Это странно. Смысл чисел тот же, но в таких видах, какими изображает их Хорезми, мне видится неведомая, нераскрытая до сих пор сила.

– Сила чисел безгранична – но она скрыта. Ты думаешь так, но смысл чисел глубже. Много глубже и древнее.

– Числа обозначают количество. Что еще? – придворный ученый явно задумался.

И тут снова произошло невозможное. Таинственный Мыслитель запел. Точнее, не запел, а начал растянутый речитатив, практически без пауз, но сила его голоса и всепроникающий тембр вкладывали слова сразу в сознание, даже не надо было думать, правда это или нет. Без вариантов. Я снова превратился в слух.

– Я расскажу тебе всё про числа сейчас. Единица – монада. Бог, который есть начало и конец всего, и сам по себе не есть ни начало, ни конец. Монада четна и нечетна, потому что, будучи добавлена к четному числу, дает нечетное, а, добавленная к нечетному, дает четное. Великая сила сосредоточена в центре Вселенной и контролирует она движение планет вокруг себя, поэтому монада есть Трон Юпитера. Будучи между большим и меньшим, монада равна самой себе; между намерением и свершенным она посредине; во множественности она среднее и во времени она настоящее, потому что вечность не знает ни прошлого, ни будущего.

Монада есть отец. Что же тогда мать? Это Дуада – двойка. Она всегда разделена и представляет двух, а не одного, и они противоположны друг другу: демон, зло, мрак, неравенство, нестабильность. Монада является символом мудрости, дуада – символ невежества, потому что в ней существует смысл разделенное, которое есть начало невежества.

Я в восхищении слушал его обволакивающий необыкновенный голос, который снова проникал во всё вокруг, и не оставалось ничего, что не услышало бы его. Вспомнил песни Кины и понял, о чем она говорила, когда спрашивала меня на утесе о моих поисках. Теперь я знал. Ассоциация была настолько яркой, что я так же, как и тогда, чувствовал, что растворяюсь в звуках, наполненных множеством смыслов.

– Ты так говоришь о числах, будто они порождают какие-то движения твоей души, – проговорил ошеломленно Придворный.