Кассия Сенина - Траектория полета совы

– Странная история! Но как вы думаете, для чего это всё ему понадобилось? Неужели такой экзотический способ заработать?

– Нет-нет, – уверенно ответила Афинаида, – он… в самом деле был аскетом. Не знаю, для чего он копил деньги. Может, существовала еще какая-то сверхзадача, о которой я не догадываюсь? Во всяком случае, у него были твердые религиозные убеждения, он искренне считал, что воспитывает людей в единственно правильном направлении. Ну, и наличие такой преданной паствы давало уверенность и вдохновляло, наверное. Он же был известный человек, учитель молитвы, благочестия… всего, что под этим можно понимать. При этом он был хорошим психологом, общаться с ним было приятно. Он всегда знал, как ободрить, поддержать. Без этого мы и не смогли бы столько трудиться, что называется, во славу Божию. Он пытался встать в положение всеобщего отца, но мог действовать и очень деликатно… Вот, например, – тут Афинаида чуть встрепенулась и машинально пригладила волосы, – мы однажды сидели на кухне, и он на все лады расхваливал одну прихожанку, Ирину. Она была такой подвижницей, дневала-ночевала в храме… да еще с детьми! И при этом была добрая, хорошая, я с ней потом подружилась. Вот, сидела она бедная, краснела, слушая похвалы. А когда все уходили, Лежнев нагнал меня в дверях и шепнул на ухо: «А ты приметила, как она одета?» Да, конечно: юбка до пола, штопанная кофта, пыльные башмаки… Мне сразу стало стыдно, я поняла, к чему был весь этот разговор… И с тех пор решила поменять гардероб, тем более, что давно замечала, как на меня порой косо смотрят – на мои юбки до колен, короткие рукава…

Киннам слушал, не шелохнувшись. Афинаида бросила на него быстрый взгляд и смутилась:

– Ой, ну что я о пустяках? Там и правда всё было очень непросто! Многие верили, что Лежнев наделен даром прозорливости. Он и сам на это намекал. Да и со мной бывали случаи… Например, однажды я потихоньку молилась вечером, после службы: мне была непонятна одна стихира, и я просила Богородицу вразумить меня. Отец Андрей исповедовал в своей кабинке с прозрачной стеной, я его ясно видела, он оттуда не выходил, слышать ничего не мог. А потом, уходя, когда я к нему подошла под благословение, он сурово так сказал: «Нечего Матерь Божию зря отвлекать, лучше бы ко мне обратилась». И объяснил стихиру в двух словах, представляете?

– Да, – кивнул Киннам, – они читают по губам.

– Кто? – опешила Афинаида.

– Русские катакомбники, это очень удобно для конспирации. И вообще довольно известный трюк.

Девушка смотрела на него круглыми глазами, в полном смятении.

– Ах, это многое объясняет, – проговорила она. – Очень многое!

– Не расстраивайтесь, госпожа Стефанити, вы просто многого не знали тогда… да и теперь еще не знаете, – участливо сказал Киннам. – Но это поправимо.

Потом она рассказала о тяжелой работе на Пелопоннесском подворье, о матери Еликониде, которая руководила сбором оливок, стрижкой овец, длинными монастырскими службами в полутемном сарае и всей жизнью восторженных неофиток… Рассказывала, как девушки таскали камни для постройки небольшого храма – отец Андрей вдохновенно объяснял, что здесь, вдали от столичной суеты и неправильной жизни, они смогут создать независимое ни от кого прибежище истинных христиан…

Кофе в ее чашке давно остыл – как и у великого ритора, который слушал ее очень внимательно, почти не отрывая глаз.

– Да, у вас уникальный опыт… хотя очень печальный, – подытожил Киннам, когда девушка умолкла.

– Опыт? Да, но из него можно сделать один вывод: нельзя быть такой доверчивой! Когда всё это кончилось, я почувствовала себя так, будто вселенная вокруг меня рухнула. То есть, понимаете, я как бы положила свою жизнь без остатка на алтарь православия, думала, что служу этим Богу, исполняю заповедь «оставь всё и следуй за Мной», а на самом деле… На самом деле Бог, может, и вовсе тут был ни при чем! Я думала: значит, я от всего отказалась, всё бросила, даже чуть не постриглась… Если б Лежнева взяли хотя бы на день позже, я бы осталась у разбитого корыта еще и монахиней!

– Да, перспектива устрашающая, особенно если учесть, что вы вовсе не созданы для монашеской жизни! – Афинаида взглянула на ректора, и он чуть заметно улыбнулся. – По крайней мере, мне так кажется. Хорошо, что вы избежали подобной участи! Я помню тот скандал с Лежневым… Но вот не думал, что встречусь с одной из его жертв в стенах Академии – тем более приятная неожиданность! Кстати, говорил ли вам сей любитель аскезы, с каким именем он собирался вас постричь?

– Да… Ему всегда страшно не нравилось мое имя, «языческое», и он норовил называть меня Афанасией… А постричь хотел Агафией. Мне это имя совсем не нравилось! Отчасти я потому и противилась его настояниям постригаться и оттягивала, – Афинаида усмехнулась. – Только уже накануне разгрома он решил дать мне имя Арсения…

– Какой глупый поп! Если б я постригал вас, я бы нарек вас, конечно, Евдокией.

– Почему? – спросила Афинаида, но тут же улыбнулась, вспомнив о супруге императора Феодосия Младшего. – А, ну да… А ведь меня в честь нее и крестили! Папа, правда, вообще крестить меня не хотел, но бабушка настояла, а мама тоже была не против – вроде «так положено»… Но моего имени нет в святцах, а папа категорически настаивал на нем, и решили крестить в честь Афинаиды-Евдокии.

– Что ж, в России, например, это даже принято: есть святые княгиня Ольга-Елена или князь Владимир-Василий. Христианские имена у них вторые, но крестят обычно с первыми, изначально тоже языческими.

– Правда? – удивилась Афинаида. – Я не знала. Интересно!

– У вас очень красивое имя! Кстати, вы не будете против, если я буду звать вас просто по имени?

– Что вы, пожалуйста! – ответила девушка чуть смущенно и, помолчав, вздохнула. – Да, если б я была дочерью философа, вряд ли у меня в жизни возникли бы подобные проблемы!

– Такие не возникли бы, но, возможно, возникли бы другие… Вы же помните, какие сложности были у вашей тезки, когда она стала императрицей! У каждой розы, даже самой красивой, свои шипы.

– Это понятно, но… Не знаю… Недавно в одной статье я читала рассуждение о том, что всякий опыт стоит того, чем за него заплачено. Только… мне кажется, что такие красивые фразы пишут люди, которые не очень-то дорого платили за свой опыт!

– Часто бывает и так, – согласился великий ритор с легкой усмешкой, – хотя то же самое можно услышать от людей, действительно многое переживших. Но ваш скепсис понятен. – Он умолк на пару секунд и добавил: – В юности я еще доверял таким рассуждениям, а теперь мне тоже стало трудно с этим согласиться.

Афинаида посмотрела на ректора и заметила, как словно бы тень легла на его красивое лицо, а в уголках глаз вместо прятавшейся там улыбки проступила усталость. «Неужели и в его жизни могло быть что-то… такое же тяжелое и непонятное, как у меня?» – подумала она, но спросить, конечно, не решилась и поскорей опустила взгляд, потому что внезапно испытала странное – и даже неприличное! – желание: протянуть руку и погладить его по щеке, чтобы стереть эту тень и заставить его улыбнуться…