Кассия Сенина - Золотой Ипподром

– Да, но…

– Что же «но»? Сначала знакомство, потом отношения, если, конечно, всё пойдет, как надо. Разве у нас с тобой это было не так?

– Ну, не сердись.

– Да я нисколечко не сержусь, о чем ты? – Император поднял бровь.

– Тогда скажи, что ты все-таки в нем нашел, в этом Враччи? Конечно он красив как Аполлон, но манеры… В ложе он смахивал со лба пот так, будто он погонщик волов где-нибудь в Кампании!

– Ну, дорогая моя, в Эфесе ведь тоже не было спецкурса по хорошим манерам! Разве это не наживное дело?

– Наживное для живых людей, но твой Луиджи… Он какой-то замедленный, обстоятельный, словно и не итальянец, и не южанин вообще!

– Ты преувеличиваешь! Не видала ты замедленных! Я тебя нарочно познакомлю. – Константин подмигнул.

– Хорошо, не замедленный, но робкий. Разве ты не видел, как он быстро взглядывает на Катерину исподлобья и тут же отводит глаза? Да она его засмеет, если только они начнут общаться поближе!

– Видишь ли, моя несравненная августа, – неторопливо начал император после небольшой паузы, слегка потянувшись, – в Луиджи есть совершенно незаменимое в наше время качество. Он деликатен. Так деликатен даже с близкими людьми, как мало кто вообще сейчас может быть. Ведь долгое общение, дружба, особенно любовь стирают эту грань. Человеку кажется, что он уже имеет полное право на жизнь другого, его эмоции, свободное время… На некоторых людей, особенно творческих, это действует убийственно. Вот в этом мальчике такого нет. Видела бы ты, как он общается с сестрой! Выросли вместе, и дрались, и ругались, но он с ней, несмотря ни на что – сама вежливость, сама предупредительность!

– Но послушай, – тут августа опустилась на соседнее кресло и бессильно уронила руки на колени, – какое творчество?! О чем ты? Девочка увлекается химией, ей не о женихах надо думать, а о науке, об ученых степенях, о карьере! Ведь мы столько в нее вложили, и у кого еще столько возможностей? А тут пойдут семейные заботы, дети…

– Вот-вот, прекрасно, замечательно, – проговорил император иронично. – И ты мне будешь говорить, что это я пытаюсь вмешиваться в жизнь дочери? Давай забудем навсегда о том, что мы в нее вложили, чего мы от нее ждем или можем ждать! Она, хоть и подросток, но уже вполне взрослый человек, ей самой решать. Мы можем ей что-то предлагать, преподнести любую возможность, да еще на золотом подносе, посыпанную розами и сахарной пудрой. Но выбор не за нами и… не должен быть за нами. Неужели это нужно доказывать?

– Наверное, ты прав. – Императрица вздохнула. – Я замечталась… Но всё же что будет, если они с Враччи друг другу в итоге понравятся? Катерина еще такая маленькая…

– В этом Городе, наполненном писателями, учеными и смазливыми возницами, византийской принцессе лучше быть замужем. Особенно если муж хорош и умен.

– Возницами? – Евдокия нахмурилась. – Тебе что-то известно?

– Мне известно всё, что нужно, не беспокойся. Пока ничего серьезного.

– А ты думаешь, может быть серьезное?

– Конечно! – Константин расхохотался. – Ведь это твоя дочь, не забывай! Ее импульсивности нет предела!

– Но это и твоя дочь, дорогой!

– Именно поэтому я надеюсь, что она хотя бы не побежит среди ночи к малознакомому мужчине. – Тут император хитро подмигнул жене.

– Ах ты, негодный! – вскричала та в притворном гневе. – Тебе что-то не нравится, старый ханжа?

Евдокия схватила с соседнего кресла подушку и запустила в голову мужа. Тот ловко поймал ее и отправил обратно. Увернуться августа не успела.

– Твое счастье, что прически еще нет! – Она погрозила пальцем, сдувая с лица растрепанные волосы. – Хорошо, будем считать, что Луиджи выиграл конкурс женихов, но пока ничего об этом не знает. У тебя есть какой-то план насчет дальнейшего?

– Есть.

– Ну, а я попробую поговорить с ней. Так, чисто по-женски… А там уж как решат Мойры.

– Мне вот только сейчас пришла в голову еще одна идея. Я поговорю с Мари.

– Кто это?

– Дочь Никоса, разве ты не помнишь ее?

– Ну, уволь, не могу же я помнить всех!

– Не важно. Это такой прелестный ребенок двадцати лет от роду. Сама лучезарность! Правда, едва ли способна на серьезные чувства, но тем лучше – пусть попробует поиграть с Луиджи. Состроит ему глазки – ей это ничего не стоит. Лишь бы только Катерина заметила!

– Интриган!

– Пустяки. Разве это интриги? Интриг, впрочем, тоже хватает, и еще многие завяжутся сегодня на балу… Но это тебе скучно, я полагаю.

– То есть можно смело делать вывод, что ты будешь всё время в бильярдной?

– Зачем всё время? Африсму и два-три вальса я с тобой станцую. Не обижайся, в этот раз мне, скорее всего, придется быть в зале еще меньше, чем обычно, я действительно должен обсудить кучу всяких вопросов…

Евдокия встала и опять принялась терзать ни в чем не повинную герань.

– Знаешь, мне иногда кажется, что эти твои «вопросы» – как осы: чем больше на них машешь, пытаясь отогнать, тем злее они пристают и кусают. А если на них просто не обращать внимания, они бы сами отлетели… Глупо, да?

– Иногда бывает и так, – рассмеялся Константин, – но всё же редко. В большинстве случаев приходится думать о том, как помочь мирозданию.

– О да, ты на то и поставлен, повелитель вселенной, самодержец-август! – воскликнула Евдокия. – Знаешь, я тут читала одну книгу про Империю в девятом веке, и там мне понравилась фраза про Михаила Третьего: «Он полагал, что дело императора – царствовать, а управлением должны заниматься подходящие для этого люди».

– Хорошо сказано, но осуществимо в полной мере разве что для номинальных европейских монархов! Впрочем, ты же моя половинка, вот и царствуй на балах за двоих, тебе-то управлять не нужно.

Император улыбнулся и, поднявшись, подошел к жене, притянул ее к себе, поцеловал и не отпускал до тех пор, пока не ощутил, что легкий всплеск обиды в ней утих.

«Ну да, на балах Ипподрома я почти всегда царствую за нас обоих, – думала августа, сидя в кресле и наблюдая в зеркале, как парикмахер колдует над ее головой, – а Конста незримо соприсутствует…» Да, какие бы изысканные и порой довольно смелые комплименты ей ни расточали поклонники из ее постоянного окружения, которое она тщательно себе подбирала, они в конечном итоге старались обернуть разговор так, чтобы самым почтительным образом помянуть ее августейшего супруга, точно говоря этим: «Я восхищаюсь вами, боготворю вас, но я понимаю, что вы принадлежите другому и ни в коем случае не посягаю на его владения!» В этой манере чудилось нечто почти сакральное: август как «земной бог» узнает о святотатстве, даже если не присутствует рядом физически, и дерзкое посягательство не останется безнаказанным… Но это стремление обезопасить себя иногда втайне раздражало императрицу: оно слишком напоминало трусость того горе-героя ее юности, увлечение которым, минутное, но едва не возымевшее сокрушительные последствия, Евдокия до сих пор вспоминала с долей досады.