Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 1

Смотрительница гарема переменилась в лице. Ох, как бы не поставили ей в вину, что тратит время госпожи на всяких замухрышек! Но… порядок есть порядок. Положено каждую юницу в двенадцать лет представить валиде, дабы она определила дальнейшую её судьбу – и вот она, Нуха, исполняет.

– Но и в работницы её отдавать жалко, – протянула меж тем Гизем-ханум. – Есть в ней что-то такое… – Прищурилась. – Пройдись, девочка. Насколько ты грациозна? Поклонись! Нет, слишком скованна… Теперь присядь, встань… Умеешь танцевать? Покружись-ка…

При слове «танцевать» Ирис вмиг стало легче. Уловив ритм, вроде бы случайно, по рассеянности отбиваемый владычицей гарема сложенным драгоценным веером по спинке дивана, она без труда подладилась под размеренное постукивание, взмахнула худенькими ручонками… и – о чудо! Присутствующим показалось, что в руках у маленькой девочки – невесомое покрывало, которым она то оборачивается в танце, то воздевает над головой, то играется с ним перед зеркалом…

В чёрных глазах валиде мелькнуло одобрение.

– Что я вижу? «Танец волшебного покрывала»? Нуха, твои воспитанницы уже в таком возрасте разучивают настолько сложные вещи?

Смотрительница, поспешно поклонилась, сдержав вздох облегчения.

– Её ещё никто не обучал, госпожа. Девочка подражает старшим подругам.

– И неплохо это делает. Куда только девалась её неуклюжесть! Аслан-бей, уважаемый, как ты считаешь, сможет ли эта худышка стать настоящей танцовщицей?

– Вы читаете мои мысли, ханум, – склонил голову лекарь. – Прекрасное решение.

– Да? Я пока ничего не решила, – протянула мать Великого султана. – Но, впрочем, пусть пока год-другой поучится с остальными девочками, которых готовят в наложницы; глядишь, за это время учителя обнаружат у неё ещё какие-то скрытые пока способности; а нет – пойдёт в танцовщицы. Моя хезендар как раз подыскивает подходящую наставницу, но их нынче нелегко найти. Все бывшие мастерицы танца замужем, разве что кто из них овдовел…

Перехватила зачарованный взгляд девочки. Поморщилась. Не от её вида, нет, просто слишком приторный дым благовоний из курильниц расслаблял и отзывался тупой болью в виске и лёгким головокружением. Придётся наказать служанку: переборщила амбры, а у Гизем от этого аромата всегда болит голова.

– Как же тебя назвать?

Это была обязательная процедура: каждую наложницу или рабыню при первом представлении валиде нарекали по-новому. Прежняя жизнь девы отсекалась вместе со старым именем.

Новое имя по традиции обязательно таило в себе некую особенность, а если речь шла о будущей одалиске – изюминку, какую-то черту характера, талант. Например, Тахира – «целомудренная», Джумана – «жемчужина», Фарида – «единственная», Гюльгюн – «розовый свет». А как назвать заику, да не слишком пока хорошенькую? Что-то мало она похожа на будущую обольстительницу

Султанша-мать сморщилась от нового приступа головной боли.

– Будешь Кекем, – сказала коротко. И махнула рукой Нухе: всё, поди прочь вместе со своей подопечной, ты уже услышала всё, что нужно. Не было охоты изощряться и придумывать что-то красивое, да и ради кого? Вот подрастёт рыжая, покажет, чему обучилась, и если угодит – нарекут её более достойно. А сейчас хватит и того.

Потому-то, на долгие-долгие годы, которые в детстве кажутся бесконечными, Ирис и превратилась в Кекем. Что означало – «заика».

***

Побудка в гареме продолжалась.

Но вот, наконец-то, Нуха-ханум, главная смотрительница и наставница Нижних покоев, в сопровождении ещё десяти наставниц-«куриц», почти обошла своё бескрайнее царство, надавала оплеух соням, проворонившим её приближение, вынесла наказания за вчерашние проступки, о которых нашёптывали семенящие следом «курицы» – по наставнице на каждые десять девушек; проверила бдительным взором, все ли демонстрируют покорность и послушание…

Больше всего, конечно, доставалось младшеньким. Особенно тем, кто попал сюда прямо с невольничьего рынка.

Такие, как Нергиз, местные уроженки, проданные собственными родителями, с младых ногтей усвоили науку смирения и покорности, а потому, попадая в Сераль, ничего нового для себя не обнаруживали, вливаясь в почти привычную среду. Ибо гарем в обычном османском жилище – это, собственно, женская половина дома, с проживающими там жёнами, детьми, наложницами, прислугой. Заселённость женского крыла зависела лишь от достатка главы семьи. Одна-две жены с единственной служанкой в бедном домишке и десятки хорошеньких девочек с соответствующим довеском из рабынь и евнухов под дворцовыми сводами жили по единым законам. И там, и тут на всех существовал один господин, которого надлежало слушаться беспрекословно. Да, и, разумеется, была ещё разница в общественном положении этого господина. Так, над отцом или мужем-ремесленником или купцом могло быть много беев, а вот вельможа, визирь или паша властвовал сам. Так где же спокойней и сытнее?

Так что османочкам в ТопКапы было не привыкать. А вот многим иноземкам, особенно европейкам, приходилось порой туго.

Выходцы из сословия попроще, или из крестьян, занесённые в Империю на нехороших пиратских парусах, науку послушания и покорности прошли ещё дома. Хоть на первых порах и шарахались от евнухов, особенно чернокожих, от лекарицы с дотошными осмотрами, и не умели пользоваться кумганом в отхожих местах и зубными палочками в умывальных. Они выбегали из бани с визгом, стыдясь обнажаться, а уж затащить их, даже после омовения, в бассейн было поначалу почти невозможно. Самых бестолковых и упрямых так и переводили в джарийе – низшие рабыни – навечно… если только, испугавшись, они не брались за ум.

Хуже было, когда волею судьбы в гареме объявлялись дочери состоятельных и знатных семейств, особенно из свободной Франкии и великой Бриттании. Порой даже в десятилетних аристократках фонтаном била кичливость своим происхождением; а как они умели помыкать прислугой и теми, кого считали ниже себя! Конечно, подобные трудновоспитуемые попадались редко. Но что интересно, мыться европейки не любили почти все, независимо от происхождения. Впрочем, быстро велись на ароматы душистых мыл и масел, легче обучались танцам, а в рукоделии иногда были искуснее здешних наставниц. Но вот покорными становились далеко не все и не сразу…

Ирис повезло. Относительно. Приобретённое, не поддающееся лечению заикание избавило её от самой жёсткой дрессировки. Конечно, искусствам любви и множествам способов ублажения господина обучали и её, наравне со всеми будущими одалисками, но слишком строго не спрашивали, и уж таким практическим занятиям, которым подвергались будущие одалиски, не мучили. Ей не пришлось сдавать испытаний ни удерживанию внутренними мышцами молока внутри естества во время танцев, ни по зажиманию специальных шариков, которые потом вытягивались наставницей из того же места испытуемой – и нити при этом должны были оборваться… Хвала всем вышним силам, этот позор Ирис миновал. Почему позор? Это ей раз и навсегда разъяснила нянюшка Мэг, с которой, пока девочку не перевели в Нижний гарем, они каждый вечер шептались в своей каморке: о покойной матушке и её родине, об обычаях других стран, о том, что на одни и те же вещи в Османии и в Европе смотрят по-разному, и то, что здесь в порядке вещей, там считается постыдным и унизительным. Впрочем, от той же Мэг она услышала вполне здравую мысль: привычное ещё не есть хорошее, а хорошее не всегда привычно. Мыться – не грех, и даже в Европе кое-где сохранились общественные бани. А вот гаремы, пожалуй, грех, но только по законам тех же Франкии и Бриттании, а в Османии они в порядке вещей. И ещё неизвестно, что перед нашим единым Господом является большим грехом: иметь единственную жену – и при этом развлекаться на стороне с любовницами или продажными девками, или быть женатым на четверых, владеть наложницами, но честно, равно и справедливо обеспечивать своих женщин и детей кровом и пропитанием. Мэг научила девочку думать. Оценивать. Не вестись на вроде бы прописные истины, а всё пропускать через свой умишко.