Грегор Самаров - На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III

Гудовичу было в это время около тридцати пяти лет; по своей наружности и характеру он был типичным сыном своей родины. В чертах его лица выражались сила и мощь, а темно-синие глаза смело и открыто глядели на Божий мир. Зеленый, расшитый золотом мундир адъютанта ловко облегал его статную фигуру. Рука офицера покоилась на эфесе шпаги, как будто он готовился вступить в бой.

В самом углу комнаты, весь съежившись, сидел майор фон Брокдорф, один из голштинских офицеров, любимец Петра Федоровича. Его некрасивое лицо с маленькими заплывшими глазками выражало высшую степень растерянности.

Увидев входящего Петра Федоровича, графиня Воронцова бросилась к нему навстречу и повисла на шее.

– Что случилось? – тревожно спросила она. – Что означают разгуливающие здесь гвардейцы? Неужели они пришли для того, чтобы прогнать нас? Куда же мы денемся? К кому нам обратиться?..

Брокдорф спрятался еще глубже в угол, а Гудович спокойно и решительно подошел к Петру и стал с недоумением разглядывать незнакомого молодого человека в крестьянском костюме, который вошел вместе с великим князем. Лакеи тоже ближе придвинулись к дверям, с любопытством ожидая, что скажет великий князь.

Петр Федорович глубоко перевел дыхание, запыхавшись от быстрой ходьбы, затем гордо выпрямился и с сияющими глазами сказал взволнованно:

– Для нас нет никакой опасности, с какой бы целью ни вызвали сюда гвардию, нам нечего беспокоиться. Императрица умерла, – прибавил он, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу, – и я – император. Вытащи свою шпагу из ножен, Федор Васильевич, и отдай честь своему императору! А ты, Романовна, подними повыше голову!.. Скоро ты пред всем светом займешь место рядом со мной и разделишь мой трон. Конец преследованиям: теперь только я один повелеваю в России.

Графиня Воронцова вскрикнула от радости и таким властным взглядом окинула всех, точно уже сидела на троне и видела все государство у своих ног.

Брокдорф вскочил с места и, весь покраснев от удовольствия, подошел к великому князю.

Только один Гудович оставался таким же спокойным и серьезным, как и раньше.

– А вы вполне уверены, ваше императорское высочество, что это действительно так? – спросил он. – Несколько раз уже распространялись слухи, что ее императорское величество скончалась, и до сих пор эти слухи оказывались ложными.

– Нет, нет, теперь это верно! – воскликнул Петр Федорович. – Все видели, как она свалилась в театре. Слышите, какой там шум и суета? Наполните стаканы и выпейте за мое здоровье, а также и за здоровье графини Елизаветы Романовны Воронцовой! Сегодня мы можем себе все позволить, – смеясь, прибавил Петр, – можем пить сколько угодно, не опасаясь выслушать завтра нотацию.

Затем он подошел к столу, наполнил большие кубки крепким венгерским вином и поднес свой к губам; но в этот момент Гудович бросился к великому князю, отнял у него наполненный кубок.

– Если действительно государыня императрица умерла, – строгим голосом проговорил он, – то новому императору предстоят очень важные дела и теперь не время затемнять свой разум крепким вином. Император должен сохранить вполне ясными свои умственные силы, чтобы достойным образом исполнить высокие обязанности, которые он берет на себя и в которых ответствен пред русским народом и памятью Великого Петра.

Петр Федорович сначала с удивлением смотрел на своего адъютанта, затем его лицо стало багровым от гнева, а жилы на лбу напряглись и резко выделились.

– Что ты себе позволяешь, Федор Васильевич? – сердито спросил он. – Ты, кажется, совсем позабыл, кто я и кто ты? Я знаю, что императрица приставила тебя ко мне в качестве соглядатая и шпиона, но ты был хорошим товарищем, и потому я тебя любил и относился к тебе по-дружески. Как же ты позволяешь себе теперь такую дерзость? Ты заставляешь меня раскаиваться в моей доброте! Берегись! Клянусь Богом, что ты первый пройдешься по Владимирке, узнаешь сибирские морозы.

Великий князь весь дрожал от гнева, но Гудович спокойно выдержал его грозный взгляд.

– Если государыня императрица действительно умерла, – повторил он, – то в вашей власти заключить меня в крепость или послать в Сибирь, даже на эшафоты – вы будете иметь на это право, если я не исполню в такой важный момент своей обязанности и не остановлю вас. От имени всего русского народа, который сам не в состоянии говорить с вами, я умоляю вас, ваше императорское высочество, сохранить ясность ума и чувств. Я, как сын этого народа, русский до последней капли крови, имею право и считаю своей обязанностью напомнить вам о той ответственности, которую вы берете на себя, управляя великим государством Петра Первого. Я буду просить Господа Бога и всех святых угодников просветить разум вашего императорского высочества. Забудьте теперь о вине, о веселых попойках, которые были извинительны для бездеятельного великого князя и совершенно недопустимы для императора, берущего на себя трудную задачу управления государством.

– Какая дерзость! Что за нахальный тон! – воскликнул Брокдорф, подойдя к великому князю.

Петр был вне себя. Бессвязные, непонятные слова срывались с его дрожащих губ. Он схватился за шпагу, чтобы броситься на дерзкого, ничего не боящегося адъютанта, но графиня Воронцова удержала его.

– Погоди, – проговорила она, удерживая руку великого князя, – он прав. Нам нужно подготовиться, чтобы должным образом встретить великое событие, нам необходимо обсудить, как поступать дальше. Теперь не время веселиться и затемнять вином свой разум.

С этими словами графиня поставила на стол свой нетронутый бокал.

– Но как он смеет приказывать мне? – продолжал негодовать великий князь. – Если он даже тысячу раз прав, то все же он не смеет противоречить мне, сопротивляться моей воле. Кто не исполняет моей воли – воли монарха, – того я разобью так же, как этот стакан.

Петр вырвал бокал из рук Гудовича и бросил его на пол. Послышался звон разбитого стекла, и вино разлилось по паркету.

Как бы облегчив свое сердце этим поступком, великий князь глубоко перевел дыхание и несколько минут стоял молча и потупившись.

В коридоре послышались быстрые шаги, и в комнату вошел взволнованный Лев Нарышкин [22] Нарышкин Лев Александрович (1733–1799) – двоюродный племянник Петра I, обер-шталмейстер, фаворит Петра III, добровольный шут при Екатерине II, легендарный балагур и острослов, каноник «общества незнающих», в которое помимо него и императрицы входили А. И. Шувалов и А. С. Строганов, образованнейшие люди своего времени. Свое «незнание» они противопоставляли науке «слишком» знающей, зашоренной, педантской. .

– Панин [23] Панин Никита Иванович (1718–1783) – дипломат, воспитатель Павла I, сторонник конституционной монархии, свои проекты пытался осуществить и при воцарении Екатерины II (см. роман Г. Самарова «Адъютант императрицы») Руководил внешней политикой России с 1763 по 1781 г. желает видеть вас, ваше императорское высочество! – доложил он.