Тэсс Михевич - Констанция

Пару энергичных кивков сошли за «да». Мальчик, удовлетворённый, пошел в деревню и даже ни разу не обернулся, чем опять изумил Констанцию.

Она же, продолжая неподвижно сидеть на своём месте, чувствовала всем своим нутром, что одинокое дерево выздоравливает. Излучаемая боль так же ныла и просилась в легкие к девочке, но, новых ран, по-видимому, не появлялось. Констанция была довольна собой и этим днем в целом.

Когда стемнело, и сквозь сумерки уже ничего нельзя было разглядеть в радиусе пяти метров, Констанция пошла домой.

Её сердце бешено колотилось, когда она проходила мимо дома того мальчика, одна мысль о нём наводила какую-то тоску. Он испытал очень сильную боль, которой Констанция так хладнокровно его лишила. Это не ему должно быть стыдно, а ей. Всё-таки, какой бы спасительницей она себя не чувствовала, ей было не по себе от той мысли, что иногда, глотая боль, она лишает людей совести.

Дом казался одиноким скучным строением, подле которого не находилось шикарного сада или хотя бы чистой лужайки. Девочка долго бродила вокруг домика, ожидая полной темноты и появления звезд.

Звезды отнюдь не успокаивали её. Наоборот, разглядывая их, она чувствовала что-то вроде беспокойства и восхищения. Многие люди видели в звездном небе красоту и безопасность. Да, звезды были красивые. Но где в них можно разглядеть безопасность? Звезды вызывали лишь восхищение и какой-то животный страх. Это был бесконечный океан со светящимися рыбками, которые, несомненно, взрывались, как по цепочке. Взрывались и падали.

Ночь никогда не была спокойным временем. А горящие точки в темном небе еще больше добавляли волнения и беспокойства. Звездное небо было невообразимо глубоким, было ощущение, что оно вот-вот затянет тебя в себя и никогда не вернет на землю.

В этом и было то беспокойство, которое чувствовала Констанция.

Дело, заставившее ее остаться здесь дольше положенного срока, было сделано, и Констанция могла уже с утра уйти отсюда и продолжить путь к чему-то непонятному, к чему вела ее сама судьба.

Но все было отнюдь непросто. Сложно выявить ту самую нить, то самое, что не позволяло Констанции убежать, хотя бы просто уйти, это нечто держало ее, заставляло стоять на месте, словно так и надо было. Значит ли это, что лечение дерева, на которое она потратила несколько дней – совсем не то дело, которое держало (или, точнее, все еще держит) ее?

Это расстроило девочку, и при первых звездах она вошла в дом, понуро опустив голову.

Сначала утро окрылило ее, намекнуло, дало ложную надежду, что она свободна и может идти отсюда на все четыре стороны, но стоило девочке встать с кровати, как чувство вчерашней безысходности вернулось снова.

Констанция поникла совсем, боль того мальчика и ее собственная душили ее, но воздуха глотнуть она не решалась. Да, собственная боль от утраты до сих пор не оставила её, хотя прошло не многим около двух лет. Для кого-то этот срок ничтожно мал, но, для Констанции эти два года были длиною в целую жизнь.

Если каждый раз думать об одном и том же, то вскоре это либо приобретает новые краски, события и детали, либо надоедает совсем.

Именно поэтому Констанция не могла больше думать об отце, его смерть была ею до дыр продумана, передумана и додумана. Его жест, взгляд, слова – все отпечаталось в ее голове так остро и четко, что она, даже спустя столько лет, не напрягалась, чтобы вспомнить это.

Она больше не углублялась в детали его смерти, ей было достаточно лишь короткого: «Он умер».

Раздумывая обо всем этом, Констанция не спеша направлялась к дереву, предварительно захватив с собой единственную в ее сумке книгу, которая уже была порвана в некоторых местах, стерта и помята. Они договорились встретиться в полдень, к тому времени Констанция уже должна будет обрести способность говорить.

Дерево, несмотря на его выздоровление, все еще выглядело помятым, каким-то поломанным и очень ветхим.

Девочка медленно подходила к нему, с облегчением отмечая, что боль утихает и вскоре она сможет задышать. Ей уже так надоело притворяться немой и выкручиваться из ситуаций весьма странными способами, но выбор между болью и воздухом был слишком очевиден. Она могла не дышать до трех суток, дольше пока не пробовала, опыта еще не было. Каждый такой раз она старалась больше передвигаться, чтобы лишний раз не контактировать с людьми. Они имели дурную привычку сначала спрашивать, потом грубо повторять свой вопрос, а узнав проблему – пристыжено извиняться и уходить, растерянно оглядываясь.

Мальчик показался спустя несколько минут, его далекий силуэт был едва виден сквозь кусты, росшие вокруг дерева и порой преграждающие путь невинным странникам.

Его неспешная походка, уложенные волосы, выглаженная одежда – все выдавало в нем ухоженность и тщательную подготовленность к этой встрече.

– Ну, – пробормотал он, разглядывая ее все то же желтое с пятном платье, бросил взгляд на книгу, зажатую в локте.

Констанция раскрыла книгу и, подзывая его к себе, указала пальцем на буквы. Читал мальчик медленно, видимо, только учился, и приходилось водить пальцем как можно медленнее, девочка здесь ясно ощущала уходящее впустую время.

Прочитав первое: «я не хотела тебя напугать», мальчик задумался, уставившись на дерево.

– Но что же ты тогда хотела? – спросил он, поймав ее взгляд.

Констанция опустила голову в книгу и, думая над предложением, застыла. Мальчик вдруг сел и взглянул на нее снизу вверх. Даже отсюда она была хрупкой, маленькой девочкой, которая не по годам была умна и не по-детски обаятельна.

Вскоре Констанция и сама присела, поджав ноги под себя и сделавшись еще невиннее.

Какой был бы у нее голос? Нежный, глухой? Шипящий, детский? Или взрослый, но полный детской наивности?

Мальчик вздрогнул, увидев ее палец снова в движении. Он опять проследил за ним и сформулировал предложение:

– Я просто хотела посмотреть, что случилось, но видимо зашла слишком далеко, – пробормотал он, прикладывая пальцы к подбородку. – Но ведь… Ничего не случилось.

Констанция вдруг вскинула голову, потому что ее сердце вдруг екнуло с невероятной болью и мурашки окатили волной все тело, заставляя вздрогнуть. Она растерянно посмотрела на мальчишку, не в силах что-либо сделать и вновь уставилась в книгу.

Бедный, бедный ребенок. Он даже не может поплакать за своего мертвого родственника, потому что эту самую боль у него отняли. Девочке вдруг стало противно от самой себя.

Она хотела было объяснить ситуацию, но он опередил ее вопросом:

– Как тебя зовут?

Констанция показала ему свое имя, он кивнул, почти невидимо улыбнувшись.

Констанция же, засмущавшись, отложила книгу и мысленно решила, что на вопросы его отвечать больше не будет. Пусть хоть в клочья ее порвет.