Валерий Поволяев - Дымовая завеса (сборник)

– Что, насчет дороги цыганка нагадала? – поинтересовался дальнобойщик, голос его при виде налетчиков не дрогнул, внутри ничего не похолодело.

– Цыганка, – громко, улыбаясь по-бандитски покровительственно, подтвердили бритоголовые.

– Ну, хотя бы немного зеленых оставьте, – прежним, лишенным дрожи голосом попросил дальнобойщик, – мне же еще до дома добираться, есть-пить что-то надо.

– Выкладывай все, что есть, – угрожающе выкатил глаза детина, вооруженный пистолетом, – пока мы тебя самого не съели.

– Хорошо, хорошо, – примирительно поднял руки дальнобойщик, – выкладываю.

Он согнулся, уходя под руль, где снизу к бардачку у него была прилажена полочка, которая всякому, кто суется в кабину, видна не была и одновременно находилась на виду, нащупал лежавшую там гранату и, перехватив ее левой рукой, выдернул чеку.

С гранатами он в свое время имел дело в армии, поэтому «карманной артиллерии» не боялся, хотя у многих других – тоже бывших солдат, – при виде гранат начинали дрожать пальцы. У некоторых вообще слабели руки, и граната могла шлепнуться под ноги.

Выпрямившись, дальнобойщик высунул из окна кабины руку с гранатой.

– А вот и требуемые доллары, – проговорил он.

Налетчики побледнели, на физиономиях их заблестел стремительно выступивший пот. Тот, у которого за поясом находилось оружие, дернулся было к пистолету, но в следующий миг обмяк – убежать от гранаты он не успеет.

Покорно отступил от машины на несколько шагов, затем, не сводя вытаращенных глаз с дальнобойщика, отступил еще.

– Вопрос, как я понял, закрыт, – миролюбиво произнес дальнобойщик и включил первую скорость.

Древняя иномарка, перегородившая ему дорогу, дернулась, стремительно уходя в сторону – и откуда только у старухи такая прыть взялась, – иначе бы дальнобойщик снес ей половину гнилого зада, налетчик, сидевший за рулем, вовремя среагировал, убрал машину из-под КамАЗа, и дальнобойщик покатил дальше.

На первой же развилке дорог он, заметая следы, свернул в сторону, потом еще раз свернул – в общем, ушел от налетчиков благополучно и через полчаса очутился на трассе, которая выводила к междугороднему шоссе.

Когда дальнобойщик рассказывал о том приключении Широкову, то похохатывал беззлобно, даже довольно, вспоминая физиономии налетчиков, хотя дело могло кончиться совсем не так безобидно, как кончилось…

Помогло везение, по-иному происшедшее не назовешь…

Широков подвел под уазик домкрат, поднял машину. Сняв колесо, горестно поцокал языком – прореха была большая. Заставить бы этих кулакомахателей починить шину, да… Тьфу! Он покосился на вокзал, на тот край здания, где должны были находиться налетчики.

Никто из них на площади не появился – ушли с вокзала задами, либо по железнодорожным путям.

Латать колесо придется, естественно, самому – денег в бюджете Широкова на эти цели заложено не было – деньги были заложены только на хлеб с овощами и кусок колбасы. Остальное уходило на оплату жилья, бензин, да латание хозяйственных прорех.

Погода, довольно хмурая с утра, сырая, с поднимающимися над горизонтом тучами, неожиданно сменила гнев на милость, тучи втянулись в невидимый проран, небо приподнялось, сделалось светлее.

Вскоре выглянуло и солнце, подслеповатое от того, что долго спало, не появлялось перед людьми, с белесой мутью по окоему; мигая часто, как сова, увидевшая в тумане свое отражение, поднялось над землей повыше, заморгало вновь.

Непонятно было – то ли дождик скоро пойдет, то ли, наоборот, установится продолжительная сушь. Широков кое-что смыслил в погодных приметах, – как и большинство пограничников, – но в этот раз ничего существенного, путного в приметах не обнаружил – ни в пользу сухой погоды, ни в пользу мокрети.

Единственное, что плохо – на душе было муторно. Не тяжело, не гадко, не больно, а именно муторно. Такая муторность, говорят, рождает затяжную тоску, а за тоской – болезнь. И болезни тоска рождает неизлечимые, лекарств от них нет.

Справившись с колесом, Широков вновь глянул на вокзальное здание, ограниченное обшарпанным углом, за которым произошла стычка… Там было по-прежнему тихо и безлюдно. Что-то слишком много в его жизни образовалось кулачных стычек. Скоро это сделается не только фактом его биографии – станет чертой характера, вот ведь как. Эх, майор, майор… Тьфу, никак не может привыкнуть к тому, что он ныне не майор, а всего-навсего капитан. Если бы была жива Аня, она бы не дала ему опуститься.

Потерял он Аню, когда был еще старшим лейтенантом. Сколько лет прошло с той поры? Широков почувствовал, как что-то сжало ему горло, он невольно зажмурился. В ушах раздался и тут же угас дребезжащий звон, словно бы кто-то подавал ему сигнал. Если бы была жива Аня, жизнь его сложилась бы по-другому.

Широков помял пальцами виски, помял затылок. Надо было купить кое-что из продуктов – самое недорогое, самое простое – картошки килограмма три-четыре, огурцов с полкило, столько же помидоров, говяжьих костей для супа…

Еще, конечно, всякой зелени, которую Широков очень любил, – кинзы, укропа, петрушки, крупных, похожих на огромные лопухи, мясистых листьев салата… Без зелени у Широкова не обходился ни один ужин, не говоря уже об обедах.

На рынке Широков увидел дядю Ваню – соседа, который жил на их улице напротив. Анна Ильинична, когда в доме кончалась соль или мука, бегала к нему, точнее, к его жене взять взаймы.

У дяди Вани имелся кот-добытчик, можно сказать, воспитанник по прозвищу Квазимодо – животное редкой окраски. В мире есть, конечно, цветные кошки – черепаховые, словно бы сотканные из трех разных колеров – черного, белого и рыжего, а Квазимодо был пятицветным котом, сшитым из отдельных шерстистых лохмотов. Из трех кусков, упомянутых выше, плюс к ним лохмот серого цвета и плюс кусок совершенно редкостного окраса – коричнево-красный.

Коты коричнево-красного цвета живут, говорят, в Индии, да еще немного – в Египте. В Египте кошки вообще считаются священными животными, их фигурки вырезают из самого твердого в этой стране камня – базальта. У Широкова когда-то была такая фигурка, только осталась она там, в прошлой жизни.

Квазимодо занимался попрошайничеством – добывал для хозяина деньги. Он сидел на своем привычном месте и щурил желтые глаза на солнышко. Рядом с ним в землю была воткнута написанная от руки табличка «Подайте на пропитание коту редкой породы» и лежала видавшая виды глубокая потрепанная кепка. В кепке, внутри, как в курином лукошке, красовались деньги – десятирублевые бумажки, одна кредитка достоинством в пятьдесят рублей и были густо рассыпаны монеты.

Деньги, конечно, можно было уже выгрести, но дядя Ваня не спешил, не трогал их – он вывел свою математическую формулу, когда можно вынимать капитал из кепки – наступила пора, а когда нельзя, рано еще, – и строго этой формулы придерживался.