Алексей Кочергин - Вектор движения. Приключения

Беда в лишь в том, что частенько знания, приобретённые столь высокой ценой, оставляют лишь шрамы на сердце и смятение душевное в полном соответствии с великой мудростью, тонкой ниточкой протянувшейся к нам из глубины веков:

И предал я сердце моё тому,

чтобы познать мудрость

и познать безумие и глупость;

Узнал, что и это – томление духа.

Потому что во многой мудрости много печали;

И кто умножает познания, умножает скорбь.

Книга Екклесиаста (1:17—18)

Учение о реинкарнации – это единственная теория

бессмертия, которую может принять философия.

Дэвид Юм

Последнее, что помнил Иван, это выражение несказанного облегчения на лице проводника, чудом избежавшего неминуемой казалось бы погибели. Ну, ещё мерцающий бесплотный шар, летящий прямо Ивану в голову. Тягостное, надо сказать, воспоминание. Но то, что он обнаружил, разлепив ресницы, понравилось ему ничуть не больше. Увиденное было настолько абсурдно, что хотелось вновь закрыть глаза в надежде, что при последующем их открытии данность станет более приемлемой для разума.

«Нет, не станет, – тоскливо подумал Иван. – И не стоит тешить себя наивными иллюзиями. Чернобыльская Зона не разменивается на пустяки. Уж если она решила сюрпризом порадовать, то, будь уверен, „Вау!“ будешь кричать вполне искренне. Возможно, вплоть до заикания».

Было от чего и покричать, и волком завыть. Тусклый свет керосиновой лампы эпохи доисторического материализма освещал мрачное помещение товарного вагона с двухэтажными нарами в его торцах. У широкой вагонной двери шипела сырыми дровами уродливая печка с несуразным названием «буржуйка», прозванная так за непомерный аппетит к топливу и за крайнюю скупость, с которой она отдавало тепло окружающему пространству. На нарах вповалку умещалось около полусотни заросших щетиной мужиков разного возраста, валявшихся на тощих матрасах прямо в телогрейках и валенках. И немудрено – в вагоне было довольно холодно. Нет, замерзнуть вусмерть здесь было сложновато, но ни о каком температурном комфорте говорить тоже не приходилось. Вон, малюсенькие окна таким слоем инея затянуло, что и света белого не видно.

– Что, очнулся, паренёк? Как саданула тебя шаровая молния, так мы уж и подумали… того… Зимой… в этих-то широтах… шаровая молния! Я не ведаю, как и объяснить-то подобный феномен. Возникло ниоткуда это чудо чудное и смятение немалое в нашем обществе разношерстном произвело. О подобной разновидности молнии немногие слышали, а уж видели такую оказию и вообще единицы. А она, окаянная, сделала своё чёрное дело да и ушла по замысловатой траектории через оконное стекло. Как раскалённая дробина сквозь масло, прошла. Видишь, отверстие оплавленное паклей заткнуто? Ты чувствуешь себя-то как, паренёк? – озаботился пожилой сосед слева и громко высморкался в грязную тряпицу и близко не напоминающую носовой платок.

– Слышь, мужик, какой я тебе паренёк? Мне за полтинник уже перевалило.

– Э, да ты видимо бредишь, паренёк. Эх, бедолага… – сочувственно протянул простуженный собеседник, явно не обделённый ни интеллектом, ни обширными знаниями.

«Паренёк, паренёк… Какой паренёк?» – попытался мысленно пошутить Иван, уже сердцем чуя неладное.

Что-то непривычное в ощущении своего тела заставило пристальнее в этом разобраться, проанализировать поподробнее. Иван пошевелился и с трудом переместил занемевшее туловище в сидячее положение. Этому действу совсем не способствовали толстые ватные штаны и аналогичная телогрейка. Попробовал помассировать затёкшие мышцы ног и почуял совсем уж неладное. Постепенно он начал осознавать, что с рельефом мышц произошли какие-то изменения. Незначительные, трудно заметные, но всё же… Более тонкой пальпации мешали грубые брезентовые рукавицы с утеплённой подкладкой. Иван скинул их и опешил – он не узнавал своих рук. Грубые мозолистые пальцы с грязными ногтями, отсутствие большого шрама на левой руке, столь неудачно заработанного в детстве. Да и вообще кисти были НЕ ЕГО!

Иван в панике начал судорожно ощупывать своё лицо – оно, несомненно, принадлежало другому человеку. Раздеваться и полностью осматривать себя было глупо, нереально, ввиду холодрыги, и, самое главное, абсолютно бессмысленно. Картина и так уже проявилась в полной красе и ясности, о которых всяким абстракционистам и прочим извращенцам от искусства только мечтать и мечтать.

«Подкинул все ж радужный шарик подлянку великую да изощрённую. Снял матрицу головного мозга да и зашвырнул небрежно неведомо куда. Интересно, он клонировал личность или рокировочку какую хитрую осуществил? Кто там, в Зоне, заместо меня бродяжить остался, и куда бывшее сознание вот этого конкретного тела переместилось? Впрочем, нифига и неинтересно. Мне сейчас в данную реальность врастать надо, жизнь свою обустраивать. Где я, кто я? Как хоть выгляжу?»

Этот вопрос не на шутку встревожил Ивана. Привык он к своему прежнему телу, свыкся, знаете ли.

«А вдруг уродец какой – девки ведь любить не будут, – мелькнула шутливая мыслишка. – Вот ведь старый хрыч, седина в бороду – бес в ребро. Хотя почему старый, почему хрыч? Да мне, может, лет двадцать! По крайней мере, именно на столько годков я себя и ощущаю физически».

– Слушай, дружище, у тебя зеркальца не найдётся? – Иван легонько толкнул в бок простуженного.

– Ага, трюмо семейное с собой таскаю, – недовольно буркнул тот. – Спи давай, пурга закончится – на работу погонят.

– Уважаемый, ну скажи хоть, как я выгляжу? – всё же не удержался от вопроса заинтригованный ситуацией невольный переселенец в чужое тело.

– Как голодный, оборванный каторжанин Норильлага 1 1 Норильлаг – Норильский исправительно-трудовой лагерь. , – ответил сосед и, оценив тонкость своей же шутки, зашелся в тихом смехе, переходящим в надсадный кашель.

– Дружище, пойми, я ведь не помню ничего. Молния эта паскудная блеснула – и всё… Ни где я, ни кто я – ничего не помню. Помоги хоть что-то понять. Год-то какой нынче?

– Да ну? Правда, что ли, всю память отшибло? – сопливый сосед заинтересованно повернулся к Ивану. – Совсем-совсем ничего не помнишь?

Получив клятвенный утвердительный ответ, удивленный коллега по вагонному узилищу начал посвящать Ивана в его теперешнее настоящее. Иван слушал и обалдевал. Никакого более деликатного определения своим чувствам он подобрать бы не смог.

Закинула его судьбинушка нелёгкая, вертлявая в зимний месяц январь далёкого 1937 года. Ладно бы только это, но неприятность оказалась ещё масштабнее. Тело, в которое так ювелирно переместилось сознание Ивана, принадлежало осуждённому Норильского исправительно-трудового лагеря, одного из отделений зловещего ГУЛАГа 2 2 ГУЛАГ – Главное Управление ЛАГерей. . И тело это отхватило немалый срок не за какую-то там банальную бытовуху, а за вполне себе конкретную антиреволюционную деятельность. Каким-то чудом вместо расстрела получившее лишь «десяточку» северных лагерей.