Роберт Стивенсон - Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура (сборник)

– Сегодня нет ни луны, ни звезд, сэр, и тьма кромешная, – возразил я. – Я не смогу найти постель.

– Прекрати, – ответил он, – я не люблю, чтобы в доме горел свет. Я страшно боюсь пожаров. Спокойной ночи, Дэви.

Не успел я еще раз выразить свой протест, как мистер Бэлфур захлопнул дверь, и я услышал, что он запирает меня снаружи. Я не знал, плакать мне или смеяться. В комнате было холодно и сыро, точно в колодце, а когда я наконец отыскал постель, она оказалась мокрой, как болото. К счастью, я захватил с собой свой узел с вещами и теперь, завернувшись в плед, улегся на полу возле большой кровати и быстро заснул.

С первым проблеском солнца я открыл глаза и увидел, что нахожусь в просторном помещении, обставленном дорогой мебелью, с тремя красивыми окнами и обитыми тисненой кожей стенами. Лет десять, а точнее, двадцать назад можно было бы только мечтать заснуть и встретить новый день в такой великолепной спальне, но с тех пор сырость, грязь, заброшенность, мыши и пауки сделали свое дело. Кроме того, сильно пострадали оконные рамы, что для Шоос-хауса, похоже, стало привычным явлением, – складывалось впечатление, что моему дяде приходилось не раз выдерживать осаду своих возмущенных соседей, наверное, с Дженет Клоустон во главе.

На дворе уже светило солнце, а я так продрог в этой унылой комнате, что начал стучать и кричать, пока не пришел мой тюремщик и не выпустил меня на волю. Он повел меня за дом, где находился колодец с бадьей, и сказал, что, если мне нужно, я могу тут вымыться. Я так и поступил и вернулся на кухню, где хозяин в это время развел огонь и варил овсяную кашу. На столе лежали две роговые ложки, стояли две пустые миски, но стакан пива по-прежнему был только один. Видно, я посмотрел на дядю с некоторым удивлением, и он, заметив это, как бы в ответ на мою мысль спросил, не желаю ли я выпить эля, – так он называл свое пиво. Я заявил ему, что не хочу его беспокоить, хотя пиво мне нравится.

– Ну-ну, – проворчал он, – я ведь не отказываю тебе, Дэви, в том, что благоразумно.

Он снял с полки посудного шкафа другой стакан, но, к моему великому изумлению, вместо того чтобы нацедить еще пива, перелил ровно половину из первого стакана во второй. Странно, но в этом мне показалось какое-то благородство, которого я не ожидал. Мой дядя, бесспорно, был скрягой, но принадлежал к той наивысшей породе скупцов, которые способны заставить уважать свой порок.

Когда мы позавтракали, дядя Эбенезер открыл сундук и вынул из него глиняную трубку и пачку табаку, отрезав от нее ровно столько, чтобы набить себе трубку, а остальное запер снова. Затем он уселся на солнце у одного из окон и закурил. Время от времени его взгляд задерживался на мне, и мистер Бэлфур задавал какой-нибудь вопрос, например:

– А твоя мать?

– Она тоже умерла.

– Красивая была дама! – Потом опять после длинной паузы: – Кто такие твои друзья?

Я приврал ему, что мои друзья – джентльмены по фамилии Кэмпбелл, хотя на самом деле только один из них, а именно священник, когда-либо обращал на меня внимание. Но мне показалось, будто дядя с пренебрежением относится к моему общественному положению, и я желал доказать вновь обретенному родственнику, что я не какой-то беззащитный нищий – у меня имеются достойные покровители.

Эбенезер Бэлфур, как видно, раздумывал над тем, что я сказал.

– Дэви, – произнес он наконец, – ты хорошо сделал, что пришел ко мне. Я высоко ценю фамильную честь и исполню свой долг относительно тебя, но мне нужно подумать, куда тебя лучше пристроить: в дипломаты, юристы или, может, военные, что молодежь любит больше всего. Я, Бэлфур, не собираюсь унижаться перед северными Кэмпбеллами, поэтому прошу тебя держать язык за зубами. Чтобы я не видел никаких писем, посланий, и никому ни слова – иначе убирайся.

– Дядя Эбенезер, – обиделся я, – у меня нет оснований предполагать, что вы желаете мне что-либо дурное. Но поймите – у меня тоже есть самолюбие. Я разыскал вас не по своей воле, и, если вы еще раз укажете мне на дверь, я поймаю вас на слове.

– Ну-ну, – с укоризной ответил он, – нельзя так, мой милый, нельзя. Потерпи денек-другой. Я не волшебник, чтобы найти тебе карьеру на дне суповой миски. Дай мне время и помалкивай – и тогда, честное слово, я устрою твою судьбу наилучшим образом.

– Хорошо, – кивнул я, – все понятно. Если вы поможете мне, я, без всякого сомнения, буду очень вам благодарен.

Мне показалось, разумеется, преждевременно, что я взял верх над своим дядей, и я попросил его проветрить кровать и просушить на солнце постельное белье, потому что спать на них в том состоянии, в каком они пребывали теперь, просто невозможно.

– Кто здесь хозяин, ты или я? – закричал мистер Бэлфур пронзительным голосом, но вдруг осекся и добавил примирительно: – Ну-ну, я не то хотел сказать. Что мое, то и твое, Дэви, и наоборот. Ведь кровь не вода, и на свете только мы двое носим имя Бэлфуров.

Он принялся что-то бессвязно рассказывать о нашей семье, о ее прежнем величии, о своем отце, который затеял перестраивать этот дом, о себе, о том, как он остановил строительство, не желая впустую тратить деньги. Я вспомнил про Дженет Клоустон и сообщил дяде о ее проклятиях.

– Негодяйка! – возмутился он. – Тысяча двести девятнадцать раз – это значит каждый день, с тех пор как я продал ее имущество. Я хотел бы увидеть эту ведьму поджаренной на горячих угольях. Самая настоящая ведьма! Ладно, мне надо собираться – у меня встреча с секретарем суда.

Он открыл сундук, вытащил очень старый, но хорошо сохранившийся синий кафтан без галунов, жилет и добротную касторовую шляпу, кое-как напялил все это на себя, взял трость, вновь замкнул сундук на замок и уже собрался уходить, но вдруг спохватился:

– Я не могу оставить тебя одного в доме. Мне надо запереть дверь, а ты подождешь снаружи, пока я не вернусь.

Кровь прилила к моему лицу:

– Если вы выгоните меня из дому, то больше не увидите.

Он заметно побледнел и стал кусать губы:

– Дэвид, это плохой способ добиться моего расположения.

– Сэр, – парировал я, – при всем моем уважении к вашим летам и нашему роду я мало ценю ваше расположение: меня учили прежде всего уважать себя, и, будь вы хоть десять раз моим единственным дядей, я все-таки не стану покупать ваше покровительство слишком высокой ценой.

Мистер Эбенезер подошел к окну и некоторое время глядел в него. Я видел, что он трясется и корчится, словно в судорогах. Но когда он обернулся, на лице его царила полная безмятежность.

– Хорошо, – улыбнулся он, – будем терпеть и прощать. Я никуда не уйду, и хватит об этом.

– Дядя, – воскликнул я, – что происходит? Вы обращаетесь со мной, как с воришкой. Вам неприятно, что я у вас в доме, вы ежеминутно и при каждом удобном случае даете мне это понять. Вы никогда не сможете меня полюбить. Я тоже вынужден держаться с вами грубо, хотя ни с кем не позволяю себе разговаривать в таком тоне. Зачем вы вообще удерживаете меня? Отпустите меня обратно к моим друзьям, и дело с концом.