Анна Артюшкевич - Уровень ZERO. Монстр из Синего Камня

Я знала, что Соломон обожал Алексея, действовать во вред ему не мог, поэтому искренне удивилась:

– Так в чем же дело? Какая разница, для кого он картину приобретает?

Соломон подумал и задал вопрос мне:

– А почему раньше не покупал? Он тут часто вертелся, и не один. Я его запомнил, я же портретист. А когда Лешка исчез, ко мне какие-то люди приставать стали, а потом две его картины спереть хотели. И все просят показать остальные его работы, особенно пейзажи, написанные на природе. А я их и сам не видел!

Я насторожилась. На прошлой неделе история с пропажей казалась не очень серьезной и, предлагая эту историю Дирижаблю, я хотела, скорее, мистифицировать читателей, а, заодно, и сделать рекламу Алексею, тем более, что материалы о нем уже публиковала. Но, похоже, дело заслуживало более пристального внимания.

– Мадам, вам нравится Тернер? – раздался тихий мелодичный голос.

Я обернулась.

Добрыми, темными, как сливы, глазами на меня смотрел маленький пожилой человек в широкополой шляпе.

Я удивилась:

– Откуда вы знаете?

– Я посещаю синагогу, часто захожу сюда и вижу, как вы любуетесь пейзажами молодого художника. Я ими тоже восхищаюсь.

– А что, по-вашему, общего у Тернера и Алексея?

– Настроение, – мадам, – настроение. Все зыбко, все туманно. Под легкой дымкой их полотна скрывают огромный талант.

Я с интересом разглядывала странного человечка, потом спросила:

– Вы искусствовед?

Улыбка скользнула по его лицу:

– Искусствоведы препарируют красоту, не чувствуя ее. А я обычный человек, и мое мнение гораздо дороже. Знаете, почему? Мне безразличны условности и каноны, я, вопреки им, наслаждаюсь талантом еще при жизни мастера, даже если он не признан. Правда, реальной пользы художникам мое восхищение, к сожалению, не приносит. Кстати, я видел, как уезжал автор наших любимых пейзажей.

– На черном джипе? – почему-то спросила я и почувствовала, что попала в десятку.

– На серебристой тойоте, – безмятежно сообщил собеседник.

Я оторопела. Такая тойота ассоциировалась у меня только с Дирижаблем. Попыталась представить, как Дирижабль, весь в фиолетовом, похищает Алексея, а затем в подвале пытает его маникюрными Стасиными ножницами, требуя скинуть цену на полотна. Получилось смешно.

Человечек терпеливо ждал, пока я переварю информацию. А потом печально добавил:

– Я думаю, он умер.

Он был неплохим физиономистом и, наблюдая за мной, не стал дожидаться вопроса:

– С утра не лице художника была маска смерти. Вы знаете, что это такое?

Я читала, что перед смертью лицо человека становится абсолютно, неестественно симметричным, и это называется маской смертью. А у Стасевича правая бровь и угол рта всегда были слегка приподняты. Сочувственно покачав головой, человечек вздохнул и

зашагал прочь, похожий на зловещего черного ворона.

Я, оторопев, проводила его взглядом, и решительно направилась к Соломону:

– Ты можешь описать того настойчивого покупателя?

Он быстро сделал набросок в моем ежедневнике. Портрет ничем не напоминал Дирижабля или его знакомых из джипа, по крайней мере, тех, кого удалось разглядеть. И я с облегчением вздохнула. Судя по изображению, покупателем был крепкий мужчина средних лет с квадратным лицом, прямыми бровями, волевым ртом, пристальным взглядом широко расставленных светлых глаз и коротко стрижеными волосами. Он очень напоминал военного.

Я огляделась, но никого похожего не заметила. Но у меня возникло смутное ощущение, что это лицо мне знакомо.

А потом у нас с Соломоном состоялся небольшой военный совет с привлечением еще одного художника – худого и язвительного Федора. Мы постановили: картины Алексея на Монпарнасе до возвращения автора не выставлять и постараться узнать его адрес.

– Надо бы Лешкины работы спрятать не дома, а где-то в надежном месте, – рассудительно сказал Соломон. – А то проследить могут.

– А то тебя до надежного места не проследят! – язвительно заметил Федор.

Меня осенило:

– Ребята, а, кроме вас, здесь еще человек пять найдется, которым можно доверять?

Ребята задумались.

– Найдется, – решительно сказал Федор. – Я полностью согласен: если каждый из нас возьмет по картине, то фиг за всеми проследишь!

Похоже, нам всем не хватало острых ощущений. Точку в разработке операции поставил здравомыслящий Соломон.

– И, повторяю, мы не должны держать Лешкины полотна дома, их нужно передать на хранение друзьям или родственникам, – невозмутимо добавил он.

Мы с Федором переглянулись, хотели рассмеяться, но почему-то передумали. Потом я набрала номер Дирижабля. Он был заблокирован. Ромка тоже не отвечал, и я позвонила Жукову, который, как выяснилось, болтался в баре с какими-то знакомыми.

– Мы же завтра договорились расслабиться! – обиженно попеняла я, но Жуков не смутился.

– Ромка звонил, – сообщил он. – Там у них какие-то странные вещи творятся, завтра приедет, расскажет. А если не приедет, то мне, думаю, придется смотаться к нему. Зинаида, скажи правду, ты знала подробности убийства, или накаркала, как всегда?

– О чем ты? – обиделась я еще больше. – И почему к Ромке должен мотаться именно ты?

– Убитый мужик, которого там нашли, весь искромсан, и у него почка изъята.

– Для пересадки?! – похолодела я.

– Не знаю, но сомневаюсь. В любом случае милиция на ушах стоит, а механизатор Спиридон несет невесть что, перепугал всех.

– Спьяну?

– Да нет, не спьяну, он пить бросил, и у него дар открылся. Он сейчас ходит при галстуке и вещает. Люди верят.

Я вкратце рассказала Борьке о художнике Алексее. Он помолчал, а потом сказал:

– Ох, не нравится мне все это, чую, большие неприятности нас ожидают!

– Если вляпаемся!

– А ты не поняла, что мы уже вляпались, причем, по самые уши? Будь осторожнее, встретимся завтра.

С вечера под балконом орал шантажист и сексуальный маньяк кот Вовчик, но колбасы, чтобы откупиться, в холодильнике не было, и поэтому всю ночь мне снились кошмары.

Вначале привиделся бородатый Спиридон в ластах и белой манишке, затем Дирижабль, дрессирующий кошек, а после и вовсе ерунда: Соломон и Федор в боксерской форме выясняли, кто из них Тернер, а в роли рэфери выступал давешний человечек в

черной шляпе. Но было и еще что-то. Уже под утро на ринг пролился дождь, и сквозь дрожащие струи возникло искаженное лицо Алексея, который пытался что-то сказать.

Мне показалось, что его губы произнесли слово «камень».

Утро явилось, как избавление, но настроение было скверным. Я собралась, выпила кофе и вышла под моросящий дождь, мстительно пнув по дороге Вовчика, невозмутимо переходящего дорогу. Взяла такси, а через пару кварталов водитель стал нервно поглядывать в зеркало заднего вида. Потом, покосившись в мою сторону, спросил: