Марина Колесова - Чуждость

– Да не умею я комплименты говорить. Вон тут попробовал на днях, сказал ей, что она по-прежнему такая аппетитная, что аж взгляд не отвести, так у неё чуть искры из глаз не посыпались… Сказала, чтобы я проспался сначала, а уж потом намекал, что хочу с ней переспать, и если я только попробую её в таком состоянии тронуть, то сильно пожалею.

– А ты пьян, что ли был?

– Ну выпил немного с приятелями для храбрости…

– А трезвым ты не пробовал?

– Пробовал. Она смотрит прямо в глаза и спрашивает, что конкретно мне от неё надо, а я теряюсь и злюсь…

– Да уж… Похоже, тебе сейчас даже сложней с ней, чем раньше…

– Да нет, мне даже нравится, какой она стала выдержанной и спокойной, если бы в постели еще с ней все наладить, то вообще не жена – клад.

– Тогда постарайся лаской… лаской брать. Подари ей что-то… колечко там какое или сережки, раз она материны в ломбард сдала. Ты когда ей последний раз подарки-то делал?

– Да уж и не помню… Денег сейчас в обрез. Я на адвокатов и продление её страховки столько грохнул, что, в общем, и не до подарков сейчас.

– Я дам тебе, есть у меня заначка, только отцу не говори. А ей скажи, что это именно от тебя. Поезжай к ней завтра с утра пораньше, малышек здесь оставляй и поезжай к ней, и помирись. И подарок сделай, а еще лучше, вместе с ней поезжай, и пусть выберет, что ей самой глянется. Женщины все любят побрякушки выбирать.

– Я отдам тебе потом, мам. Обязательно отдам.

– Не надо. Считай, это мой вам подарок. Уж больно мне хочется, чтобы все у вас хорошо было. Особенно если Луиза и впрямь так изменилась…

– Спасибо, ма. Ты у меня самая лучшая, – Брюс поднялся и, подойдя к матери, неловко чмокнул в щеку.

– Вот-вот, потренируйся на матери, как ласковые слова-то женщинам говорить, – нежно потрепала она его по короткому ежику волос.

– Мам, а я, кстати, и не догадывался никогда, что тебе Лу не особо по нраву. Ты всегда к ней и добра была, и приветлива… Ну может только иногда за глаза красоткой звала… а так всегда с радостью её встречала.

– Так я видела как ты по ней с ума-то сходил… Не согласись она тогда за тебя замуж идти, я и не знаю как бы ты это пережил. Правда, казалось мне, что после пары лет, вдоволь наскандалившись, разбежитесь вы, а вон видишь, как все повернулось. Но я даже рада. За внучек особенно. Люблю я твоих озорниц, сил нет. Ты кстати, даже если сразу помиритесь, не торопись их забирать-то… им тут намного лучше, тут и воздух свежее и простор, да и вы там отдохнете чуток и, может, вскорости, меня еще и третьим порадуете… вдруг мальчик будет… хотя и еще одна девчушка тоже неплохо было бы. Я привыкла, что детей много должно быть, а мне Господь кроме тебя и не дал никого… Так хоть внукам на старости лет порадуюсь.

– Да совсем ты не старая, мам! Ты у меня еще о-го-го!

– Вот и поторопись с внуками, пока я еще в силах, и помочь могу, – рассмеялась в ответ она, потом решительно поднялась. – Ладно, что языками молоть, да телефон понапрасну мучить, иди спать, день у тебя тяжелый был. А с утречка я тебя подниму пораньше, покормлю, и поедешь мириться со своей ненаглядной.

Разговор с матерью подействовал на Брюса на умиротворяюще, и он, заглянув к отцу, смотревшему в соседней комнате телевизор, и пожелав ему спокойной ночи, отправился спать.

Утром его разбудил аромат свежеиспеченных блинчиков. Потягиваясь, он вышел на кухню, где мать суетилась у плиты.

– А я только идти будить тебя хотела, а ты и сам встал… Давай умывайся и к столу. И не хватай! Не хватай, не умывшись. Ну что за неслух, – она шутливо замахнулась полотенцем на сына, торопливо пихающего блин в рот.

– Какая вкуснятина! Мам, с твоими блинами не сравниться ничто на свете… – отступая от неё в коридор и смакуя блин, Брюс театрально закатил глаза. – Просто божественный вкус.

– Я знала, чем тебя порадовать, – довольно улыбнулась мать. – Ты всегда до блинов охотником был.

– И им же остался, – согласно кивнул Брюс, отправляясь в ванну.

Быстро умывшись, он сел за стол и ополовинил изрядную стопку блинов, после чего обессилено откинулся на спинку стула:

– Ну я и объелся, мать… Как из-за стола встану даже не знаю…

– Встанешь, встанешь. Как вспомнишь про свою красотку ненаглядную, так сразу и встанешь, – рассмеялась та.

– Это точно. Надо ехать. Если удачно сложится, то я еще битву кречетов с гризли глянуть успею… Было б здорово, – он мечтательно усмехнулся и поднялся. – Мам, а ты мне блинчиков с собой не завернешь? Я б Лу отвез… она раньше их тоже всегда хвалила.

– Конечно, заверну. И тебе и ей. Иди, собирайся.

Всю дорогу Брюс гнал джип с максимальной скоростью, поэтому подъехал к дому задолго до полудня. Под дверью сидел явно голодный Персик, потому что как только Брюс подошел к порогу стал тереться о ноги и просительно заглядывать в глаза, намекая, что надеется, что его не только, наконец, впустят в дом, но и покормят.

Открыв дверь ключом, Брюс впустил Персика в дом и громко крикнул:

– Просыпайся, соня! Сколько можно спать? Весь завтрак проспишь! Вставай! Я блинчики тебе привез. Мать так упаковала, что еще теплые должны быть. Вставай скорее!

Не слыша голоса жены в ответ, Брюс поднялся в её спальню на втором этаже. Кровать была застелена, и все указывало на то, что либо она давно встала, либо не ложилась вовсе.

– Лу, ты где? – начиная волноваться, Брюс быстро сбежал по лестнице и заглянул на кухню.

К нему тут же под ноги метнулся Персик, напоминая требовательным мяуканьем, что его забыли покормить.

– Отстань! – Брюс раздраженно отпихнул его ногой и подошел к столу, на котором увидел разобранный ноутбук и записку, поверх которой лежали обручальное кольцо, банковская карточка, мобильный телефон и связка ключей.

Нервно облизнув губы, Брюс смел с записки все лежащие на ней вещи и поднес к глазам.

Два небольших абзаца вверху большого листа. Убористые буквы с ровным наклоном расплывались в глазах от волнения.

«Твоя жена умерла тогда. Я честно пыталась стать ею, но из этого ничего не вышло. Извини.

P.S. Мою страховку желательно аннулировать. Мне она больше не требуется. Она лежит в гостиной, в ящике с документами».

Нет, Луиза не могла написать такого. Хотя бы потому, что непременно бы написала это большими буквами на целый лист, и ей бы обязательно не хватило места, и она бы дописывала последние слова более мелко и загибая в бок, чтобы уместить. И еще бы обязательно подписалась. Она всегда подписывалась. Иногда, когда они ругались, очень экспрессивно, типа: «желающая, чтобы твое пиво, наконец, застряло у тебя в глотке, Лу» или «надеющаяся, что у тебя все же проснется совесть, твоя жена», но подписывалась. А тут ничего.

Мелькнула надежда, что это розыгрыш. Ведь дверь была заперта, а ключи – вот они.