Луи-Фредерик Рукетт - В снегах Аляски. Мятежные души

Слуги исчезли. Хонг приглашает меня сесть рядом с ним на подушки из ярких шелковых материй. Он хлопает в ладоши. Появляется китайская кукла. Откуда она вошла? Тайна.

Чай и трубки… Вероятно, это то, что заказал хозяин, потому что кукла вышла и сейчас же вернулась, поставив все это на стол.

Потрескивает маленький огонек. Кукла осталась. Она сидит на корточках, и вид у нее действительно заводной куклы. Опытной рукой она готовит шарик и обжигает его на огоньке… Протягивает первую трубку…

Хонг вежливо возобновляет свои извинения… Вот чай, алкоголя у него никогда не бывает; что касается опиума, то он мне его не предлагает. Он не считает меня, вероятно, достойным вкусить прелестей священного зелья. В сущности, так оно и лучше… Я вынимаю из кармана глиняную трубку и с разрешения Хонга закуриваю…

Как долго я уже здесь? Не знаю. Я ни о чем не думаю. Я ни о чем не думал, а Хонг Ченгси относится с уважением к тому, что считает моей мечтательностью. Но в конце концов мне стало скучно. Я дымил, словно пароходная труба, во рту был скверный вкус, в горле першило… Я закашлялся. Из вежливости, Хонг тоже перестает курить. Он откладывает в сторону свою бамбуковую трубку и справляется о моем самочувствии.

До чего она смешна, эта китайская образина, сумевшая в самой отвратительной в мире стране избежать человеческих условностей и претворить в действительность свою мечту!

Мои глаза с изумлением смотрят на этот утонченный продукт цивилизации. Он угадывает все мои мысли; просто поразительно, как этот человек видит меня насквозь. Это стесняет меня, и я закрываю глаза.

Тогда Хонг Ченгси говорит:

– Не опускайте ваших век, сын мой. Пока Будда приказывает нам жить, не будем скрывать красоты нашего взгляда. Все с течением времени стареет в нас: наше сердце, в особенности наше тело, лицо, рот, словно спущенный лук, подбородок, который проваливается или расплывается от жира, уши, которые сморщиваются, как старые обгоревшие тряпки, пальцы, которые скрючиваются, – и одни только глаза никогда не стареют.

Все это вам кажется так просто, и тем не менее вы никогда над этим раньше не задумывались. Почему? Потому что вы принадлежите к расе, лишенной наблюдательности.

Ваши мужчины, мнящие себя первыми среди всех мужчин, – только дети. Ваши ученые застряли на азбуке науки; ваши писатели – переписчики, бумагомаратели, водящие перо неопытной рукой; ну а ваши художники… Какие долговечные памятники построили они? Ваша Венера Милосская – здоровая самка. И ваш Парфенон не стоит и одной Ангкорской колонны… Вы проявляете способности в искусстве обмана. Вместо одного китайского слова у вас десять актов, исписанных чиновниками, а китайское слово между тем вернее всего.

Вы – народ-дитя, а всем известно, что в детстве бывают дурные наклонности. Мы допустили оплошность, научив вас искусству производить шум при помощи пороха. Вы воспользовались им, как мальчишки, чтобы убивать друг друга. Да, впрочем, все, чем только Будда вдохновил вас для счастья, вы отвратили от действительного назначения и направили к смерти.

Вы носители зародыша всех разрушений. Дети, из которых никогда не выйдет мужчин.

Он говорит, и его жиденький голос режет твердо и остро, как сталь… Дым поднимается из бронзовой жаровни, кукла все еще сидит на корточках, точно священное изваяние, и лицо ее – глухая маска.

Взгляд мой падает на небольшую фарфоровую группу, причудливую группу, которую мне сразу трудно различить.

Хонг Ченгси угадывает мое недоумение. Он отдает приказание, и кукла протягивает мне статуэтку. Это три сидящие обезьяны. У одной из них, левой, лапы перед ртом; у средней – перед глазами, а правая закрывает своими крошечными кулачками уши.

– Вас это заинтересовало? Так знайте, что в этом – секрет счастья нашей расы. Для нас группа эта – олицетворение высшей мудрости: не говорить, не видеть, не слышать.

Китайская кукла взяла из моих рук хрупкую фарфоровую группу и поставила ее на место. Маленькие зверьки опять там, наверху, и проделывают свой неизменный, веками освященный жест. Та, что не слышит, и та, что не говорит, как-то дерзко, мне кажется, глядят на меня…

Высшая мудрость? Полноте… И я мысленно ищу доводы, которыми сумею опровергнуть доказательства моего друга Хонг Ченгси. Надо полагать, что недостатка в доказательствах у него не будет, раз речь идет о подтверждении высказанного им положения. Но я ничего не придумал, а хозяин опять принялся за свое молчаливое курение.

На шестидесятой трубке, уловив мою мысль и отвечая на нее, Хонг Ченгси с трудом поднимает голову и говорит мне:

– Доказательство того, что мы носители высшей мудрости? Один пример, хотите?

– Я жду его.

Хонг Ченгси смиренно добавляет:

– Доказательство в том, что мы открыли Америку задолго еще до Христофора Колумба, но только мы воздерживались говорить об этом.

И голова Хонг Ченгси вновь опускается, образуя белое пятно на ярких шелковых подушках.

– Сознайся, что ты живешь в курьезной стране. Ты мнишь себя человеком свободным (бледнолицые – люди нескромные и всегда выдают себя за первых среди остальных), а между тем тебе нельзя делать и то и се. Что же тебе остается? Ничего. Ты умышленно усложняешь свое существование. Чего ради? У вас есть шерифы, полисмены. Зачем это?

Идеология первобытных людей та же, что и у детей, логика их беспощадна, и я должен сознаться, что был очень смущен, когда мне пришлось отвечать моему другу Котаку, который задал мне эти вопросы, вырезая ножом моржовый клык.

Сцена эта происходила у эскимосов-иннуитов, живущих на том крайнем выступе, которым Америка врезается в Ледовитый океан и который географы называют мысом Барроу. Вся земля вокруг нас была покрыта остовами китов, отчасти напоминавшими остовы кораблей во время их постройки. Я заостряю конец гарпуна и, чтобы увильнуть от ответа, делаю вид, будто весь ушел в свою работу, но Котак не отпускает меня.

– Уж очень бы я хотел познакомиться с твоей страной. Если судить по тому, что я видел в Доусоне…

Я резко перебиваю его:

– Ты разве знаешь Доусон?

– А то как же? Я поднялся вверх по Юкону с белым человеком, который продавал молитвы [8] То есть со священником. , и если только твоя страна похожа на Доусон, то я тебя не поздравляю. В канцелярии шерифа вывешено больше распоряжений и правил, чем придумал их когда-либо для счастья людей Туниа – дух, живущий в земле, в воде и на небе. И зачем целыми днями работать в темных шахтах прииска, чтобы затем в несколько минут за игрой в кости расшвырять с таким трудом добытые желтые камни? К чему это? Зачем пить, когда жажда уже утолена? Скажи!