Владимир Пуховцев - Хозяева Горы

Когда добрались до приёмного пункта, Саша в уме прикинул, что от горы до пункта сдачи металлолома было около трёх километров и из них чуть меньше половины пути по асфальтовой дороге.

На пункте была длинная очередь и, хотя двигалась она довольно быстро, ждать пришлось минут двадцать пять.

Пока ждали своей очереди, Саша обратил внимание на нагло развалившегося в старом кресле, стоявшем в тени дерева, стриженного налысо детину в спортивном костюме, к которому подходили те, кто уже сдал лом, и отсчитывали часть полученных денег.

Когда подошла их очередь, часть содержимого тачки переложили на весы, взвесили, перенесли на кучу. Потом, то же самое проделали с оставшимся ломом и принялись за вторую тачку.

Во время взвешивания Лося то и дело обращался к приёмщику:

– Дядя Вася, здесь же на двадцать кило больше!

– Глохни, мудила, а то у вас вообще брать не буду или ментов на вас натравлю, – орал приёмщик, – плохо выбритый тщедушный мужичёк неопределённого возраста, которого явно мучил похмельный синдром.

– Ну, сегодня по-божески, – облегчённо вздохнул Лося получив деньги, – всего килограмм на тридцать обмахал, – и отправился к стриженому налысо, сидевшему в тенёчке. Часть денег перекочевала к «лысому».

– Обвесил приёмщик, отдали «лысому», – допытывался на обратном пути Саша у Лоси. – Сколько же они за день имеют, а мы теряем?

– Да чё там, чужие бабки считать? – удивился молчавший до этого высокий тощий парнишка по кличке Соха.

– Ничего себе чужие! – возмущённо выкрикнул Саша. – Работаем-то мы. – Возмущение было неподдельным и искренним, но все вокруг почему-то снисходительно рассмеялись.

– А если пожаловаться? – не унимался Саша.

– Кому, дурак? – тонким голосом почти пропищал парень по кличке Штопор. – Все с этого имеют. А будешь прыгать – убьют и на горе кирпичом завалят.

У горы уже снова набрались кучи, но сдавать поехали другие. Саша с ребятами полез вверх. Ноги глубоко погружались в шлак, и только теперь Саша понял, почему его заставили переодеться в обноски – при малейшем дуновении ветра вокруг поднималась настоящая пыльная вьюга, настолько сильная, что приходилось зажмуривать глаза.

Выискивать лом оказалось несложно, но приходилось всё время быть начеку: сверху то и дело съезжали кирпичи и шлакоблоки, можно было запросто оступиться и покатиться вниз, по пути спровоцировав лавину кирпичей, или напороться на торчащие из шлака трубы или тросы.

Сразу после одиннадцати часов девчонки, которые внизу сортировали добычу наравне со всеми, стали готовить обед: тут же в ручье, в котором текла маслянистая, с «техническим» запахом вода, вымыли очищенную картошку. Быстро собрали дрова, разложили между уложенных шлакоблоков костры, растопили сало и на нескольких сковородках поджарили картошку. Сверху на картошку побросали мелко нарезанную колбасу и попарили под крышкой. И только после этого Шкаф скомандовал:

– Хорош! Давай жрать, уркаганы.

Руки пришлось мыть в ручье. При этом Саша думал, в какой ужас пришла бы чистюля мать, увидев такую картину. Обед оказался на удивление вкусным, причём всяческие нарушения санитарных норм приготовления и принятия пищи на Сашин аппетит никак не повлияли.

Отдыха после обеда, если не считать таковым короткий перекур, не полагалось. Все снова принялись за работу, которая продолжалась почти до захода солнца.

После окончания работы, раздевшись догола, искупались в ручье девчонки и поспешили готовить ужин. Саша с удивлением отметил, что при купании, которое проходило фактически на виду у мальчишек, девчонки не проявили ни тени смущения, а мальчишки безо всякого стеснения их разглядывали и громко делали комментарии типа: «А Светке сиськи надо разминать почаще, пока они у неё как прыщи».

Как ни тёрся Саша хозяйственным мылом, на лице он ещё долго ощущал стягивающую кожу пыльную маску, а волосы, высохнув, сохранили форму, приданную при расчёсывании, не хуже укладки в парикмахерской.

Саша вспомнил, что где-то читал о том, что шлак является одним из компонентов при производстве цемента, и ещё раз похвалил себя за то, что не стал сильно сопротивляться, когда ему предложили переодеться в обноски. В своё обиталище пошли в трусах, неся одежду и инструменты в руках или свалив в тачки.

После ужина Шкаф пересчитал деньги и поровну разделил между всеми – каждому досталось по сорок три гривны. По семь тут же собрали девчонки на хозяйство. После этого одни сели за карты, другие, разбившись на группки, о чём-то беседовали. Саша повалился на свою «постель» и мгновенно уснул.

Пробуждение было мучительным. Сквозь сон Саша слышал звуки, сопутствующие пробуждению ребячьей коммуны, но сознание упорно не желало выходить из состояния сна. Потом пришло ощущение боли во всех мышцах и нежелание совершать какие-либо движения.

– С непривычки всегда тяжело, но, как начнёшь опять работать, полегчает, а где-то через недельку втянешься, – услышал над собой, голос Катана Саша.

Превозмогая боль, он медленно оделся и поплёлся умываться. Холодная вода принесла заметное облегчение и, начав работать, Саша убедился в правоте Катана, – боль отступила, дрожь в руках и ногах прошла.

А через неделю он действительно втянулся. И так не вялые мышцы, ещё более налились и окрепли. Теперь его не удивлял аппетит ребят, да и сам он ел с таким же аппетитом. Кожа на руках стала твёрдой и шершавой, волосы выгорели на солнце, а тело до пояса покрывал такой загар, что Саша вполне мог бы сойти за араба-кочевника, если бы не русые волосы. Только едва видимые веснушки напоминали ему себя прежнего, когда он смотрелся в зеркало.

Работа на горе была явно не детским занятием, отнимала много физических сил, но позволяла думать и размышлять.

Сашина жизнь, с потерей родителей, изменилась самым неожиданным образом и далеко не в лучшую сторону. Анализируя своё нынешнее положение, Саша ужасался: вопиющая антисанитария, вши, отсутствие элементарных удобств, всяческое унижение и притеснение со стороны тех, у кого есть хотя бы мизерный кусочек власти, никакой надежды на положенные каждому гражданину медицинскую помощь и образование. И, самое главное, он был вынужден жить среди людей, которых иначе как скотами назвать было нельзя.

В этот момент его размышлений память воспроизводила сцену, когда, разговаривая с ним один из ребят, снял носок и, не обращая внимания на ужасную вонь, стал чесать указательным пальцем руки место между мизинцем и смежным пальцем ноги, а потом, даже и не подумав помыть руки сел за стол и стал есть. Саше становилось дурно, он сразу гнал из мыслей эту картину, переключаясь на то, как ребята общаются между собой.