Дмитрий Биленкин - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1980 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

Черное небо… Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий — и несколько часов… А потом месяцы в госпиталях и санаториях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях «Транспасифика».

Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его заменить.

А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым… И что тогда?

— И что же будет? — спросил Захаров.

— Вы телепат?

— Временами. Так что же?

— Не знаю, — сказал Стентон. — Все равно. Без дела не останусь. Вернусь в Крестед-Бьютт и открою бар. Как Барни. «У неудавшегося космонавта». Прекрасное название, не правда ли?

— А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне? В наземниках, естественно.

— И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать. Сам, понимаете, сам.

«Я бы умер от зависти, — подумал Стентон. — Я бы умер от разлития желчи, провожая наверх других. Но в этом я тебе не признаюсь».

— Это я понимаю, — сказал Захаров. — Знаете, Стентон, Джулио тоже было трудно у нас в патруле. После атомных лодок наши патрульники — труба пониже и дым пожиже, как говорится. В десять раз меньше, в десять раз тихоходнее… И все же лучше, чем на берегу. Так он считал

— Он остался моряком и на патрульнике. А я на дирижабле не остался космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.

Захаров кивнул.

— Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как это — стоять на мостике корабля? Не судна, нет, но — корабля? Корабль — это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль — это ты сам, понимаете, Стентон, это ты сам! Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь…

Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.

Стентон внимательно смотрел на него.

— А вы поэт, адмирал… — В голосе его Захаров не почувствовал иронии.

— Нет, — сказал Захаров. — Я моряк. И Джулио был моряк.

Стентон помолчал немного.

— Кажется, я понимаю…

— Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой «Варяг» был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал, Стентон. Это не стыдно — плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. И это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Понимаете — будут. Потому что моряки — это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.

— И в небе, — сказал Стентон. — В черном небе.

Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи к затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волноваться, нельзя пить, нельзя… Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на все эти нельзя. Он поставил стакан и, опершись на стол локтями, в упор взглянул на Стентона.

— Да, — сказал он. — И в небе. И в черном, и в голубом.

Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы… Пора.

— Когда вы улетаете? — спросил он.

— Не знаю… Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль, мы перегрузим все на него — фрахтовщики в любом случае не должны страдать. Завтра прилетит комиссия. Объединенная следственная комиссия «Транспасифика» и АПГА…

— Простите?

— АПГА — Ассоциации пилотов гражданской авиации. И будут нас изучать под микроскопом. Сколько? Не знаю…

— Ясно, — сказал Захаров. — Что ж, если у вас выдастся свободная минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей вероятности, завтра я буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придется улететь. Но пока я здесь — буду рад вам. Посидим, чаю попьем по-адмиральски. Правда, рому приличного не обещаю, но чай у меня превосходный. И поболтаем. Мы, старики, болтливый народ…

— Спасибо, — сказал Стентон. Он был уверен, что не воспользуется приглашением. — Я не знаю, как у меня будет со временем, но постараюсь.

Захаров взял бумажную салфетку, синим фломастером написал на ней несколько цифр.

— Вот мой здешний телефон — звоните, заходите. Рад был познакомиться с вами…

— Я тоже, товарищ Захаров. — Эти слова Стентон произнес по-русски. Увы, русский язык был чуть ли не единственным предметом, который в отряде НАСА давался ему с трудом.

— Барни, запиши все на мой счет, — сказал Захаров. — И не спорьте, не спорьте, Стентон. Сегодня вы мой гость.

Барни покачал головой:

— Нет, адмирал. Сегодня — за счет заведения.

Стентон встал. За стойкой Барни колдовал с бутылками. В двух конических стаканах, искрившихся сахарными ободками, возникал под его руками красно-бело-синий «голландский флаг». Проходя вдоль стойки, Стентон попрощался с барменом и направился к себе. Командиру дирижабля, даже отстраненному командиру, стоило все же понаблюдать за разгрузкой. Правда, это обязанность суперкарго, и Кора справится с ней прекрасно, однако…

Тем временем Захаров, поднявшись еще на три этажа, входил уже в приемную координатора Гайотиды-Вест. Девушка за секретарским пультом приветливо улыбнулась ему.

— День добрый, пани Эльжбета, — сказал Захаров. — Шеф у себя?

— Да.

— Есть у него кто-нибудь?

— Нет. Только он сегодня не в духе.

Еще бы, подумал Захаров, будешь тут не в духе. ЧП первой категории в твоей акватории, да еще с твоим личным составом…

— Спросите, пожалуйста, примет ли он меня.

— По какому вопросу?

— По личному.

— Может быть, вам лучше сперва обратиться к фрекен Нурдстрем?

Фрекен Нурдстрем была непосредственным начальником Захарова, и с ней Захаров уже говорил.

— Нет, пани Эльжбета, мне нужен именно он.

Брови Эльжбеты, подбритые по последней моде — нечто вроде длиннохвостых запятых, — чуть заметно дрогнули.

— Хорошо, я сейчас узнаю.

Она нажала одну из клавиш на своем пульте и негромко и быстро проговорила что-то по-польски. Выслушав короткий ответ, она снова повернулась к Захарову:

— Пан Збигнев ждет вас.

— Спасибо. — И, машинально одернув куртку, Захаров шагнул в кабинет координатора.

Кабинет был просторен. Легкая штора цвета липового меда закрывала огромное — во всю дальнюю стену — окно. В отфильтрованном ею солнечном свете два больших выпуклых экрана — внешней и внутренней связи — на левой стене казались янтарными. Золотистые блики играли и на стеклах книжного стеллажа, занимавшего все остальное пространство стен. По самой приблизительной оценке здесь было две-три тысячи томов. Захаров никак не мог взять в толк, к чему они тут. Какие-то справочники, журналы — это естественно, не бегать же каждый раз в библиотеку. Но такое собрание…