Сергей Мстиславский - Крыша мира

Рассуждать, в сущности, впрочем, и не о чем — раз уж мы приехали в Каратаг…

Помещение было отведено нам в том же дворце Рахметуллы. Тот же покой, те же роскошные ковры, широкие, шелковыми одеялами застланные постели и бесконечный стол под пышным дастарханом. И даже те же кресла — редкость в туземном обиходе, — обитые рытым бархатом.

Расположились по-прошлогоднему. Оттрапезовали, растянулись на постелях. Гассан принес сплетни: потолкался среди дворцовой челяди.

— Все знает татарин: и как ты жалобы принимал, и что ты в Бухаре говорил. И еще рассказывают: как вывели тогда Рахметуллу, босого, за ворота, сказал — все слышали: «Залети мне еще раз под руку тот ворон — второй раз не выпущу. Только бы словить его!»

— Кого ты собираешься ловить, Гассан-бай?

Мы невольно вздрогнули. Рахметулла в домашнем наряде — легком халате, из-под которого до щиколотки спускались белые просторные шаровары, в туфлях на босу ногу — совсем, совсем такой, как в прошлый мой приезд, — стоял в дверях комнаты.

— Он собирался рассказать мне сказку, Рахметулла, — поспешил я вмешаться, — сказку о кальмурге-ястребе, вороне и лисице.

— Я люблю слушать сказки, — прищурился татарин. — Жизнь учит значению их. И сказываются они не просто: всегда к случаю. По сказке читаешь мысль человека. Скажи же нам твою мысль, Гассан-бай!

Он опустился на шелковые подушки, быстро подброшенные на ковер слугами, вошедшими следом: они несли виноград и дыни.

Сказку о кальмурге мы записывали недавно в Мачинской волости; Гассан не мог не помнить ее. И действительно: без смущения кивнул он головою, в знак готовности исполнить желание Рахметуллы.

— Жил-был кальмург-ястреб. Вывел он на вершине дерева, высокого, как… цитадель в Каратаге, птенцов. Много птенцов: столько — сколько кишлаков в Гиссаре.

И вот приходит к нему однажды лисица, не тамошних мест: никогда не видывал кальмург такого зверя. Пришла и говорит: «Брось мне одного твоего детеныша — я его съем». — «Не дам, — отвечает ястреб. — Он, малый, мне дорог, как дорог беку беднейший даже кишлак его родовой вотчины: кто даст родных на съедение чужеземцу?»…

— Ты где же эту сказку слышал, Гассан-бай? — прервал, еще более пришурясь, Рахметулла. — На Зеравшане или в веселом квартале Самарканда… от красноногих?

— Нет, здесь, в Гиссаре, таксыр, — вызовом блеснул глазами Гассан. — На пути от перевала сюда повторяли мне эту сказку.

— Тем забавнее, — улыбнулся татарин. — Продолжай: ты складно говоришь… На пользу тебе пошла езда с тура-шамолом.

— Так вот, — продолжал Гассан, — ястреб говорит: «Не дам». А лиса ему: «Не дашь — всех загубишь. Дерево-то твое чуть-чуть стоит. Вот-вот свалится — всех передавит. Я знаю, как дерево укрепить. Дашь птенца — сделаю».

Испугался ястреб: а ну как в самом деле — что я в дереве понимаю! Бросил птенца. Лисица съела, походила, походила, похлопотала чего-то в кустах, выходит опять.

«Ну что: стоит? Видишь?»

«Вижу, — отвечает ястреб — совсем толк потерял. — Стоит твердо».

«То-то! Давай еще птенца. А то свалится».

Бросил ястреб второго, потом третьего… много перебросал.

Увидел залетный ворон, как жрет лисица ястребиных птенцов. Удивился, спрашивает ястреба:

«Ты что же это своими детьми вонючую тварь кормишь?»…

Скулы Рахметуллы дрогнули.

— Повтори, я не расслышал, Гассан-бай: как ты сказал — «вонючую тварь»?

— Доподлинно: «вонючую тварь», — радостно осклабясь, закивал головою Гассанка. — Именно так и сказал ворон ястребу: «вонючую тварь». А ястреб ему: «Как не кормить. Она грозится, что без нее мое дерево свалится, всех птенцов передавит. А так — хоть которые-нибудь живыми останутся».

«Гони ты ее в шею, — говорит ворон, — я ее знаю, обманщица она и воровка. Не давай ей птенцов, нипочем».

Сказал — улетел.

Приходит опять лисица — требует птенца. А ястреб ей:

«Не дам тебе больше моих детей огладывать. Пошла прочь, с чем пришла, ободранная!»

«Кто же это тебя научил уму-разуму?» — спрашивает лисица.

«Сам научился».

«Ну, это ты, ястреб, врешь. Признавайся, кто тебя научил: может быть, он и меня научит».

Ястреб был прост. Сказал: «Ворон»…

«Сквитаемся!» — думает лиса. Ушла в дикое место, в чащу, где ворон летает, запряталась так, что и признака лисьего нет, и высунула на тропу язык. Летит ворон, видит: лежит на дороге язык: что слаще! Спустился — потянул клювом, а лиса его — хап! — за шею…

— Та-ак! — протянул Рахметулла. — На язык поймался мудрый ворон?

— Сказ признает: было такое дело — многое может лисий язык. Поймала лиса ворона… «Насказал ястребу, наскажешь еще кому: я тебя лучше съем».

«Не ешь меня здесь, лиса», — стал уговаривать ворон.

«Скажи, пожалуйста! А где же прикажешь тебя съесть?»

«Где-нибудь на высоком месте, чтобы весь мир увидеть мог, какой твой великий подвиг, как ты меня, ворона, ешь».

«Это ты, пожалуй, дело говоришь», — согласилась лиса. Вынесла ворона на высокое, на открытое место.

«Ну вот, сделала по-твоему. Теперь съем!»

«Ешь, такая уж, видно, моя судьба, — говорит ворон. — Только, пожалуйста, прочти прежде молитву: я перед смертью послушаю».

«Аллах акбар…» — начала лиса, разинув рот. А ворон в тот же миг взвился под самое поднебесье. Хватилась лиса — да поздно. Ударила себя хвостом но облезлому боку. Говорит:

«Надо было сначала голову откусить, а потом и молитву читать. А теперь второй раз не поймаешь!»

— Хорошая сказка, — весело рассмеялся Рахметулла. — Спасибо, Гассан-бай, за науку. Но сказка твоя — о глупой лисе. Я знаю сказку — о лисе умной. Вы, может быть, запишете ее, таксыр: вы ведь собираете песни и сказки?

— С радостью… если только я уже не знаю ее, таксыр.

— Нет, это новая… и здешняя, тоже гиссарская сказка. Вы пишите?

— Шел однажды человек по горам, видит — змея на дороге. Нездешняя — неведомо откуда заползла. Устала. Еле шевелится. Трудно ей — степной — по горной тропе. Гибнет. Заметила человека. Говорит:

«Зацепи меня на свой аркан, на шелковый, дотащи меня до вольного простора, чтобы мне жить».

«Нет, — говорит человек. — Знаю я вашу змеиную повадку. Я тебя вызволю, а ты меня ужалишь».

«Клянусь тебе семенем змеиным — не ужалю».

Поверил человек, зацепил змею на шелковый аркан, накормил, напоил, дотащил на себе до вольного простора.

«Ну, — говорит, — змея, вылезай теперь из моего аркана, ползи себе с миром».

«Как не так, — отвечает змея. — И аркана твоего шелкового не отдам и тебя самого насмерть ужалю».

И нацелилась зубом.

Видит человек — гибель пришла. Взмолился:

«Нельзя так — обычая нет. Не кусай меня без свидетелей».

«Ладно, — говорит змея. — Обычай — за меня. Пойдем свидетелей искать».