Томас Рид - Сын Альбиона

Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы — капитан не дрогнул под этим взглядом, — по-видимому, удовлетворился объяснением. Во всяком случае, он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан и снова провозгласив:

— Vive l’Empereur!

Именно воспоминание об этой встрече заставило Мейнарда, когда он прогуливался по бульвару, подумать о беде, нависшей над Парижем.

Идя в сторону бульвара Бастилии, он все больше убеждался в этом. Здесь стали попадаться люди другого облика: тут кожаную обувь и подслащенную воду сменили грубые башмаки и крепкие напитки. В толпе появились блузы, с обеих сторон потянулись ряды солдат. Солдаты пили, и, что показалось особенно странным Мейнарду, с ними пили и офицеры.

Несмотря на свою приверженность свободе, несмотря на опыт мексиканской кампании, в которой близкая смерть на поле битвы приводила к ослаблению дисциплины, предводитель революционеров не мог не удивляться этому. Еще больше он удивился покорности, с которой французы, даже одетые в блузы, сносили насмешки и оскорбления солдат. Рабочие все были крепкие, здоровые парни, а солдаты — как на подбор, худосочные и маленькие негодяи. Вопреки своим широким брюкам и раскачивающейся походке, они скорее напоминали не людей, а обезьян.

При виде этой сцены Мейнард с отвращением повернул назад, к Монмартру.

Возвращаясь, он думал:

«Если французы позволяют, чтобы их оскорбляли такие bravards, [104] Болтуны (фр.). это не мое дело. Они не заслуживают быть свободными».

Это рассуждение пришло ему в голову на Итальянском бульваре. Мейнард заметил, что здесь вид гуляющих опять изменился.

По мостовой шли войска, на углах стояли посты. Все кафе заполнились солдатами, которые требовали выпивки и не думали платить за нее. Хозяев, которые им отказывали, били или угрожали им саблей.

Солдаты приставали к прохожим. Маршировали полупьяные взводы; шли они быстро, словно по какому-то важному, неотложному делу.

Видя это, многие сворачивали на боковые улицы, чтобы вернуться домой. Другие, считая, что солдаты всего лишь расслабляются после президентского смотра, пытались отнестись к этому добродушно. Полагая, что все это скоро кончится, они оставались на бульварах.

Среди них был и Мейнард.

Уступая дорогу отряду зуавов, он поднялся на ступени дома у начала Рю де Вивьен. Взглядом опытного солдата разглядывал он проходимцев в мундирах; они казались арабами, но он знал, что это отбросы парижских улиц, переодетые для маскировки в тюрбаны последователей Магомета. Он не думал, что такие солдаты после стольких лет могут появиться в стране, гордящейся своим рыцарством.

Он видел, что они уже пьяны, идут вслед за командирами, пошатываясь, без строя, и почти не обращая внимания на приказы. По двое и по трое выходят они из рядов, заходят в кафе, пристают к горожанам, которые испуганно шарахаются от них.

У входа, где остановился Мейнард, пыталась найти убежище молоденькая девушка. Она была красива и элегантно, хотя и скромно, одета. Возможно, гризетка или кокотка. [105] Кокотка — женщина легкого поведения, находящаяся на содержании у своего поклонника. Мейнарду было все равно, он на нее не смотрел.

Но на нее обратил внимание один из проходящих мимо зуавов. Выйдя из строя, он поднялся по ступенькам, намереваясь поцеловать девушку.

Девушка умоляюще взглянула на Мейнарда, который, ни мгновения не колеблясь, схватил зуава за воротник и пинком послал вниз по ступенькам.

Послышался крик «На помощь!». Солдаты остановились, словно в удивлении от внезапного нападения. Офицер вернулся бегом и остановился, глядя на незнакомца.

— Sacre! — воскликнул он. — Это вы, мсье! Тот самый, что против империи!

Мейнард узнал негодяя, который накануне вечером поссорился с ним в кафе де Миль Колон.

— Bon! [106] Отлично, хорошо (фр.). — воскликнул Вирок. — Задержать его! Отвести в караульную на Елисейских Полях! Вы пожалеете, мсье, о своем вмешательстве в дела страны, которая стремится к империи и порядку! Vive l’Empereur!

Подскочило с полдюжины негодяев в алых мундирах, они окружили Мейнарда и потащили его по бульварам.

Именно столько потребовалось, чтобы силой увести его.

На углу улицы Мира его глазам предстало необычное зрелище. Свидетелями его унижения стали три леди, сопровождаемые тремя джентльменами. Прогуливаясь по тротуару, они отошли в сторону, чтобы пропустить солдат, которые вели пленника.

Как ни быстро провели его, он их узнал: миссис Гирдвуд с девушками, Ричард Суинтон, Луис Лукас и его спутник!

Но времени подумать о них или о том, почему они здесь, у него не было. Мейнарда тащили зуавы, время от времени проклиная и толкая его. Он был объят гневом и стремлением к мести. Для него это был час мучений и бессильной злобы!

— Клянусь Юпитеуом! — воскликнул Суинтон. — Это тот тип — Мейнауд! Вы его помните, леди? Тот самый, что в Ньюпоуте оскоубил меня, а потом сбежал и не дал мне возможности получить удовлетвойение как джентльмену.

— Ну, ну, мистер Суинтон, — вмешался Лукас. — Я совсем не хочу противоречить вам, но вы меня извините, если я скажу, что он совсем не сбежал. Мне кажется, вы должны это знать.

Враждебность речи мистера Лукаса легко объяснить. Он вообще был настроен враждебно по отношению к Суинтону. И неудивительно. Он преследовал наследницу с Пятой авеню во время всего тура и не без оснований рассчитывал на успех, а тут новая опасность со стороны соперника-англичанина, только что вернувшегося на поле битвы.

— Мой доугой мистеу Лукас, — ответил Суинтон, — все это, конечно, пуавда. Этот тип написал мне письмо, котоуое дошло до меня с опозданием. Но не понимаю, почему он сбежал и не оставил мне адйеса.

— Он вовсе не сбежал, — возразил Лукас.

— Ну что ж, — сказал Суинтон, — не стану с вами спойить. Ни в коем случае не стану с вами, мой доуогой дууг…

— Что бы это значило? — вмешалась миссис Гирдвуд, заметив вражду между поклонниками Джули и стремясь прекратить ее. — Почему они его арестовали? Может мне кто-нибудь сказать?

— Возможно, он совейшил какое-нибудь пйеступление? — предположил Суинтон.

— Маловероятно, сэр, — ответила Корнелия.

— Ну… ну… Мисс Инскип, может, я зйя назвал это пйеступлением. Вопуос в фоуме выуажения. Мне говойили, что этот Мейнауд — отъявленный йеспубликанец, готовый уничтожить общество, йелигию — коуоче, все на свете. Несомненно, он вмешался в дела здесь, во Фуанции, и поэтому его айестовали. Так я пйедполагаю.

Джули молчала. Она смотрела вслед арестованному, который перестал сопротивляться и вскоре исчез из виду.

В сознании молодой девушки возникали мысли, которыми Мейнард мог бы гордиться, если бы узнал, что он их вызвал. В момент его унижения прекраснейшая женщина на бульварах горячо ему сочувствовала.