Томас Рид - Сын Альбиона

Там, где он стоит, совсем темно; но будь здесь свет, видно было бы, что дьявольский взгляд по-прежнему задумчиво устремлен на канал.

«Должно получиться, — размышлял он, — но только не здесь. Эту штуку могут выловить. Даже если покажется, что это самоубийство, ее могут опознать и связать со мной.

Это было бы очень некстати! Я не должен присутствовать на расследовании коронера и давать показания.

Какой смысл размышлять? При таких обстоятельствах объяснения меня погубят.

Невозможно! Здесь это делать нельзя!..

Но вообще-то сделать можно, — задумался он, — и сделать именно в канале… Не сомневаюсь, что это проделывали много раз. Да, молчаливый лежебока, если бы ты мог говорить, ты бы рассказал, сколько раз тела, мертвые и живые, погружались в твои воды!

Ты подходишь для моих целей, но не здесь. Я знаю самое подходящее место — мост на Парк Роуд.

И время — поздно ночью. В какую-нибудь темную ночь, когда щеголеватые торговцы с Веллингтон Роуд удалились домой, в лоно своих семейств.

А почему бы не сегодня ночью? — спросил он самого себя, нервно выходя из-под калины и глядя на луну, чей тонкий серп едва пробивался сквозь облака. — Луна зайдет через час, и если небо меня не обманывает, ночь будет очень темная. И туман, клянусь Небом! — добавил он, вставая на цыпочки и осматривая горизонт на востоке. — Да! С Собачьего острова идет облако тумана цвета грязи Темзы.

Почему не сегодня ночью? — снова спросил он самого себя, словно пытаясь подкрепить свое ужасное решение. — Дело не ждет. Один день может все погубить. Если это придется сделать, то чем раньше, тем лучше. А сделать придется!

Да, да! Если я разбираюсь в лондонской погоде, идет туман. Он спустится к полуночи. С Божьей помощью задержится до утра!»

Слова о Боге в сочетании с ужасным планом придали его лицу истинно дьявольское выражение.

Даже его жена, привыкшая к нему, заметила что-то отвратительное в его лице, когда он вернулся в дом. Она ожидала его там, чтобы вместе пойти прогуляться.

Они собирались пойти в Хаймаркет и там насладиться роскошным ужином вместе со «вторым графом», достопочтенной Джеральдиной и еще несколькими друзьями с таким же положением и репутацией.

Но это была не последняя прогулка, которую решил совершить Суинтон со своей любимой Фэн. Еще не доходя до Хаймаркета, он принял решение сегодня же отправиться на другую прогулку, если ночь окажется достаточно темной.

Ужин давала «Кейт-барышница», которой в последнее время везло: она заманила в свои сети молодого «простофилю», который тоже присутствовал на ужине.

Это был не кто иной, как наш старый друг Фрэнк Скадамор. Его кузина уехала за границу, он вышел из-под ее благотворного влияния и пустился в мотовство.

Кейт давала ужин в ответ на обед, устроенный Фэн на вилле Мак-Тавиша; и ужин не уступал обеду в роскоши и великолепии.

По времени его даже можно было назвать обедом, так как он начался еще до восьми часов вечера.

Так сделали, чтобы потом спокойно поиграть в вист. Главным участником игры по замыслу должен был стать «простачок», как называла Кейт молодого Скадамора — впрочем, не при нем.

Вина подавали самые разные — лучшие, какие только нашлись в погребах кафе. Затем пришло время карт. Игра продолжалась до тех пор, пока Скадамор не объявил, что он «чист». Тогда только началась настоящая попойка.

Веселье длилось долго, и все пришли в состояние, которое добродушно именуется «подшофе».

Это определение можно было приложить и к мужчинам, и к женщинам. Фэн, достопочтенная Джеральдина и еще две хрупких дочери Евы прикладывались к вину так же усердно, как и джентльмены.

Однако к концу ужина один из присутствующих твердо держался на ногах. Это был граф де Вальми.

Он вовсе не был противником выпивки, однако на этот раз воздерживался специально.

Все были так заняты выпивкой, что не заметили, как он осторожно выливал свое вино в плевательницу, делая вид, что пьет наравне со всеми.

Если бы заметили, конечно, удивились бы, однако никто бы не догадался о причине. Сам дьявол не заподозрил бы, какой низкий план скрывается за этим воздержанием.

Его веселые друзья в начале попойки заметили отвлеченность графа. Достопочтенная Джеральдина даже пошутила по этому поводу. Но со временем все так размякли и развеселились, что больше ни на что не обращали внимания.

Посторонний наблюдатель заметил бы сосредоточенность мистера Суинтона и его стремление скрыть ее. Временами он, казалось, погружается в самого себя и ничего не видит вокруг.

И в игре он проявил невнимательность, хотя его противником был голубь, которого оказалось так легко ощипать.

Эту отвлеченность должны были вызвать какие-то напряженные или болезненные размышления, и он, казалось, испытывал большое облегчение, когда собравшиеся, довольные попойкой, решили расходиться.

Ужинали все вместе, и четыре кэба поджидали у выхода четыре пестрые пары.

Гости с трудом забирались в экипажи, однако с помощью хаймаркетского полицейского и нескольких официантов кафе все наконец благополучно разместились, и кэбы отъехали.

Кучера повиновались полученным указаниям. Молодой Скадамор доставлял домой достопочтенную Джеральдину — правильней сказать, она доставляла его; а Суинтон, заботившийся о своей подвыпившей жене, сказал кучеру:

— Вверх по Парк Роуд в Сент Джонз Вуд.

Сказал негромко, приглушенным голосом, и кучер решил, что его пассажиры не супруги.

Однако, поскольку ему заплатили, причем джентльмен обещал еще добавить, кучер был доволен и ни на что иное не обращал внимания.

Пророчество относительно погоды, сделанное Суинтоном, оправдалось. Ночь наступила темная и какая-то серовато-коричневая из-за тумана.

Туман был такой густой, что перед запоздавшими знаменитостями, которые возвращались домой в роскошных каретах, бежали факельщики.

По всей Пикадилли и по всему Мейферу [169] Мейфер — фешенебельный район в Лондоне. в тумане горели факелы, а носившие их люди заполняли улицы своим жаргоном.

Однако дальше, в районе Оксфорд-стрит, факелов становилось меньше, а за Портмен Сквер они совсем перестали попадаться. Поэтому, когда кэб с графом де Вальми и графиней медленно полз по Бейкер-стрит, его фонари освещали круг едва в шесть футов.

— Годится, — сказал самому себе Суинтон, разглядывая в окошко ночь.

К такому заключению он пришел и раньше, когда только поднимался по ступенькам в кафе «Европейское».

Но, однако, произносил он это слово не вслух, и жена его не слышала. Впрочем, она не услышала бы, даже если бы он закричал ей на ухо. Она крепко спала в углу кареты.

А до этого она была чуть «шумлива», пыталась петь или повторяла двусмысленную шутку, которую впервые услышала вечером.