Вячеслав Пальман - Зеленые листы из красной книги. Приключенческий роман

Собственная жизнь как-то отодвинулась, заслонилась. Пусть на этом все кончится. Он свое сделал. Он больной и старый. Смерти Зарецкий не боялся. Ничего и никого он не выдаст, как бы враг ни изощрялся. Если ценой собственной жизни удастся спасти Дануту, это и станет последним и высшим его благом.

— Возвратись в горы, Михайлович! — добрые хозяева твердили в два голоса. — Они же звери, подумай, на что идешь! Виселица в городе стоит! Палачей назначили. Вчерась кого-то повесили, людей сгоняли смотреть. Не подвергай себя напасти, вернись!

Но он уже не мог представить себе, как это вернуться. Явиться в зубропарк, увидеть Лиду, друзей и сказать им, что вот он здесь, тогда как его жена… Ужаснее картины и в кошмарном сне не увидишь. Что могут знать о нем оккупанты? История с ликвидацией десанта прошла без огласки. Господам из комендатуры трудно доказать причастность Зарецкого к партизанской войне. Ну а если и докажут? Лишь бы освободить Дануту! Иначе как можно жить?…

Переночевав в Даховской, Андрей Михайлович спокойно побрился утром, привел в порядок одежду и сердечно простился с хозяевами. Они до самого порога упрашивали его не ходить в город. И сердились, и плакали. Странное спокойствие, рожденное любовью, человечностью, вселилось в него. Все вместе они постояли в переднем углу. Надев плащ, с обнаженной седой головой, прямо и строго зашагал он к центру станицы.

У дома, где до войны находился поселковый Совет, стояла большая низкобортная немецкая машина, возле нее ходили или сидели солдаты с винтовками. Он поздоровался с ними по-немецки, спросил, где командир, и, увидев его, сказал:

— Мне надо в Майкоп. Вы не по пути?

Капрал был удивлен хорошим немецким выговором русского. Интеллигентный вид, спокойствие и открытость подействовали. Капрал даже не спросил, кто он и как очутился здесь. Ответил, что готов взять его и что поедут они через полчаса.

Когда солдаты, гомоня, уселись, командир вдруг предложил Зарецкому кабину, она вмещала троих. Так они и поехали, довольно дружески разговаривая о погоде, дороге, новостях. Нельзя было поверить, что этот седой, спокойный человек едет к собственной смерти.

— Вам куда? — спросил капрал.

— В комендатуру.

— О! Мы тоже туда. Еще минут двадцать.

Вероятно, Зарецкий мог сойти, не доезжая, мог заглянуть домой, и эта мысль приходила ему в голову, но он отогнал ее. Вдруг потом недостанет воли? Ожидание смерти хуже смерти. И что там, дома? Пустота… Так они доехали до комендатуры.

Часовые остановили его. Пропуск?

— Мне нужен герр комендант, — сказал он. — Моя фамилия Зарецкий.

Вызвали какого-то чина. Немец поднял брови, молча завел его в коридор. Ждал он недолго. Подошли двое, в незнакомой ему форме, с лицами жесткими, насмешливо-спесивыми, деловито обыскали.

В кабинете, куда ввели Зарецкого, за столом сидел в такой же форме худой, желтолицый человек без погон, но со знаками отличия на рукаве и воротнике.

— Вы Зарецкий? — спросил он через переводчика.

— Да, меня зовут Андрей Михайлович Зарецкий, — по-немецки ответил он.

— И явились сюда добровольно? Откуда?

— Из района Даховской.

— Что вы там делали?

— Я лесничий и егерь заповедника.

— Коммунист? Комиссар? Служите в Красной Армии?

— Нет, я беспартийный. От службы в армии освобожден по здоровью.

Эсэсовский офицер помолчал.

— Сядьте, — вдруг сказал он. — И давайте поговорим. Вы знали, что мы считаем вас партизаном, военным преступником? И, тем не менее, пришли. Почему?

— Чтобы выяснить это недоразумение. В чем меня обвиняют?

— Это вы скоро узнаете. Кстати, вы хорошо говорите по-немецки. Где учились?

— В Лесном институте. Кроме того, три года воевал с вами.

— Солдат?

— Командир казачьей сотни. Хорунжий.

— Русский офицер? Заодно с комиссарами, против освободителей…

— Сильно сказано. — Зарецкий чуть улыбнулся. — Могу я спросить, откуда вы родом?

— Я родился в Силезии. Местечко близ Дрездена.

— Так вот, если бы русские или кто другой напали на ваше местечко, вы дрались бы с ними?

— О да!

— Почему же вы считаете русских, которые дерутся с вами за свою землю военными преступниками?

Эсэсовец не ответил. Сощурясь, он смотрел на Зарецкого. И тот смотрел на него. Немец отвел глаза. Сказал конвоиру:

— Уведите его.

— Я хочу видеть свою жену. Она в списке заложников. У вас в тюрьме.

— Можно, — сказал немец. — Вот она и объяснит вам, какая разница между солдатом-противником и военным преступником.

Как он ее ждал!..

Как ходил по комнатке этого страшного дома, где на окнах были не только решетки, но еще и козырьки, чтобы ничего не видеть! Тюрьма. Но и тут Андрей Михайлович не ощущал ни страха, ни сожаления о содеянном. Он ждал, ждал.

Загремело железо. Приоткрылась дверь, втолкнули Дануту. Он с трудом подавил возглас отчаяния.

Что не могли сделать годы, то сделали за несколько дней истязатели. На пороге стояла Данута Францевна. Бледное одутловатое лицо, черные круги под глазами, свалявшиеся волосы, глаза с ожиданием беды, мучений… Она поднесла к губам дрожащие руки, такая запуганная, в бледном линялом платье.

— Что ты наделал, Андрей, что ты наделал, мой милый! — тихо произнесла она, шагнув и падая на грудь мужу так, словно только он и мог защитить ее от неминучей беды. — Зачем ты приехал сюда?

Она уже знала о его добровольной сдаче.

Минут десять ее била истерика, ноги не держали, и Зарецкий едва усадил ее на деревянный настил. Ему удалось, наконец, успокоить жену. И он ответил:

— Приехал, чтобы освободить тебя. Может быть, сегодня. Ты ни в чем не виновата! Впрочем, не виноват и я. Все уладится, вот увидишь.

— Ты веришь им? Ты веришь этим мерзавцам? Они устроили тебе западню. Они заманили тебя, надеясь на твою честь и доверчивость, а теперь будут поступать с нами как хотят.

— Должна же быть какая-то порядочность, совесть у людей в мундире офицера?…

— У них? — Данута оглянулась на дверь. — Они исчадие ада. Ни чести, ни совести. Нелюди. Одно на уме: убивать и убивать. Вспомни Улагая и его подручных. Вот и они такие. Как ты решился на такой шаг, Андрей? Что наделал?!

— Они освободят тебя, — повторил он. — Я пришел. Я сдался. Пусть делают со мной что хотят, а ты сегодня же отправишься домой. И это — благо, это главное.

— Зачем я пойду домой? — Она снова припала к мужу. — Что буду делать дома, если тебя… Могу ли жить, сознавая, что ты отдал за меня свою жизнь? Как ты можешь так думать, друг мой?…

— Да что они знают обо мне? — тихо спросил он.

— Что-то знают. Я поняла это на допросах. О десанте. Эту весть Зарецкий принял как должное. Ну что ж.

Отступать некуда. А Данута будет жить!

— Успокойся, моя славная, — сказал он. — Война не бывает без подлости, без жертв. Я все взвесил. Выход был только один. Я в их власти. Им нужно отомстить? Готов и к этому. А тебя отпустят, ты ни при чем.