Курмангазы Караманулы - Одинокий всадник

Последнего, видно, Баймагамбет не хотел говорить, само с языка сорвалось: не удержал ненависти к бандиту. Наверно, теперь жалел, но было уже поздно.

Кулбатыра эти слова явно задели за живое. Даже сквозь смуглость было видно, как лицо мгновенно налилось черной кровью.

— Так, так, Баймагамбет, — сказал он тихо. Но было заметно, что спокойствие дается ему с большим трудом. — Только вчера был убогим человечишкой — пары слов связать не мог, а теперь, видно, коммунисты ума прибавили? И человеком себя почувствовал, вижу? И неужто счастлив ты, что такой же полуграмотный и вдобавок дураковатый Шанау водит тебя за узду? Или, может, ты готов прыгать от радости, что Советы оседлали тебя, как старую клячу, и теперь только повод подергивают: или туда, или сюда?

— Ты к Советам свои руки не протягивай, Кулбатыр! — Баймагамбет тоже начал терять самообладание. И лицо его также потемнело от прилившей крови. Он видел, конечно, Кулбатыр в ярости, но бандит задел такое, за что Баймагамбет готов был ему глотку перервать. — Ты не трогай Советы, Кулбатыр! Если хочешь знать, что мне Советы дали, скажу, слушай только. Смотри на меня. Смотри на мой вытекший глаз. Вот и все, что я заработал у бая Жансары. Или ты не помнишь того дня, когда я бился с барымтачами [23]? Вместе с тобой ведь бились. Только тебе повезло, а я глаза лишился. И что же получил я в благодарность за это? Если бы не революция, так бы и умер в рваном полушубке... А ели мы с тобой хоть раз досыта? Как же! А чем платил нам бай Жансары за верную службу? Вот этим! — Он скрутил кукиш и показал его Кулбатыру. — Ты не смей трогать Советы. Они меня человеком сделали, одели и обули, дети теперь мои сыты и здоровы, а я перестал зависеть от капризов таких, как бай Жансары, волостной Темирбек.

Все за дастарханом давно позабыли о чае. Правда, Кошым пытался восстановить мир, урезонить спорящих, то и дело обращаясь к ним: «Перестаньте! Да остановитесь вы! Зачем горячиться?» Но его не слушали.

— Брешешь, собака! — уже не сдерживая бешенства, крикнул Кулбатыр. — Тоже мне — человек нашелся! А ну-ка покажи, может быть, уже рога на лбу выросли? Ничего, наступит для тебя день, как для той безрогой козы, которая вымаливала себе рога [24]. — Он буквально дрожал от ярости. — Удавиться готов, защищая свои Советы. Твоя Советская власть — это ублюдок Шанау, который отправил на десять лет гнить в тюрьме моего младшего брата лишь за то, что я однажды переночевал у него. Твоя Советская власть — это Ураз, который походя расстрелял моего отца. А вы кровопийцу назначаете судьей — хороша власть, нечего сказать! Да и тебя только за нос водят, похваливают, какой, мол, хороший! А ты и рад до смерти — надулся как индюк! Смотри, не пришлось бы пожалеть! — Кулбатыр готов был, кажется, испепелить Баймагамбета — глаза его горели адовым пламенем.

— А сам ты кого защищаешь, мерзавец? И чью кровь льешь? — зло выпалил Баймагамбет.

Лицо Кулбатыра исказила судорога.

— Кривая собака! — заорал он. — Ты у себя под носом только и видишь — не дальше! Если я и убивал кого-то — за дело! Такого, например, негодяя, как твой Ураз, для которого не существует закона, да таких подлецов, как ты, продавших за кусок хлеба свой род и племя. Чьи интересы я защищаю, спрашиваешь? Народа своего интересы. Народа! Хотел, чтоб Алаш стал самостоятельной ордой и не зависел от каких-то гяуров [25], на которых ты молишься. Но твою глупую башку разве посетит такая мысль, что я за свободу бился? Пусто в ней, в башке твоей. И на то она только пригодна, чтоб расколоть ее, как пустой орех.

Кулбатыр явно напрашивался на драку. Это был человек, которого природа оделила большой силой. Баймагамбет и сам дай бог мужик, да к тому же отличался таким упрямством, что был готов противостоять любому противнику. И брось этот вызов Кулбатыр где-нибудь в другом месте, неизвестно, чем бы кончилось. Скорее всего, оба пустили бы в ход ножи. Но здесь... Здесь Баймагамбету противостоял не один Кулбатыр, и он заставил себя сдержаться. Но смолчать он не мог — гордость не позволяла: слишком обидными были слова, брошенные ему в лицо Кулбатыром.

— Ты прав, я вижу только одним глазом, но умею различить — что хорошо и что плохо. А у тебя и душа слепая, и сердце незрячее. Смотрите-ка, заступничек нашелся, радетель за народ! Родина, земля родная! Свобода от гяуров! Так почему же эта родина не поддержала вас, когда вы установили свою алашордынскую власть? Да потому, что не за народ вы радели, а защищали таких богатеев, как Жансары и Темирбек. Вот и получили свое. Крепко получили. И бродите теперь, как бездомные псы.

Кулбатыр вскочил на ноги:

— Говоришь, жеребца потерял? А не тот ли это жеребец, что стоит сейчас перед тобой? Не за мной ли ты гонишься, рыскаешь по степи? — Он сунул руку за отворот бешмета, что висел на стене позади него, и выхватил из кармана наган. Дуло его заплясало на уровне груди Баймагамбета, схватившегося за свой нож. — Пристрелю сейчас, как паршивую собаку!..

Все, кто был в юрте, повскакивали на ноги. Женщина, разливавшая чай, упала Кулбатыру в ноги, подняла крик. Кошым заслонил собой Баймагамбета, старался перекричать возникший шум:

— Успокойтесь, успокойтесь, люди! Образумьтесь же! Что же это такое? — В голосе его были слезы.

— Плохая примета, Батыреке, если за дастарханом прольется кровь, — сказал и Нигмет: он понимал, какими могут быть последствия, если что-то действительно случится.

Понял это и Кулбатыр. На скулах его играли желваки, но наган он опустил.

— Благодари этих людей, свинья, — бросил Баймагамбету. — И убирайся, пока цел. Считай, на этот раз тебе повезло. Только не вздумай больше попадаться мне на глаза. Прикончу, хоть ты и был мне другом когда-то. — И, повернувшись к бледному, испуганному Киикбаю, добавил: — А ты, щенок, что здесь потерял? А ну, проваливай!

Парень вспыхнул от обиды. Но Баймагамбет и Кошым уже выталкивали его из юрты.

У Кошыма они задержались лишь на столько, чтобы оседлать коней, хотя выехали из аула медленным шагом: знали, что за ними наблюдают. И, только достав из зарослей чия спрятанное оружие, пустились галопом к Таласкулю, где их должны были ждать товарищи.

В Таласкуле они застали только группу Салыка. Шанау и Куспана еще не было. Сказали в местном аулсовете, куда отправляются, сели на коней и двинулись к Тущикаре.

По дороге Баймагамбет в нескольких словах рассказал о стычке в юрте Нигмета, высказал предположение, что люди, которые там находились, кроме Кошыма и Нигмета, вполне могли оказаться приспешниками бандита, хотя, занятый больше Кулбатыром, он их не очень-то рассмотрел.

До Тущикары они доскакали быстро — расстояние небольшое, верст шесть. Салык приказал взять оружие на изготовку, с налету окружить юрту Нигмета и предложить бандитам сдаваться.