Руслан Белов - Смерть за хребтом

Посмеявшись вволю, Лейла придвинулась ко мне, обняла и поцеловала в губы.

– Я буду прятать тебя сюда, – игриво показала она себе за пазуху и опять залилась смехом.

– Там я готов сидеть всю жизнь, – усмехнувшись, ответил я и чмокнул ее в шею.

– Но трус никогда туда не будет!!!

– Вот как? Это меняет дело... За это можно все отдать, как сказала одна наша замечательная певица. Ну а ты что? Мать ведь тебе не простит, а?

– Я идти с ты!

– Ты хочешь бежать со мной!? Да я – бич! Авантюрист поневоле! Ты пропадешь со мной! И еще I am homeless, poor man! I have nothing!

– You will have me! [19]

– Ну, ну! Я привыкну дышать тобой, а ты слиняешь! Вон какая красавица... Да и лет тебе восемнадцать... А само главное – не пройдет и месяца, как ты вместе со мной вляпаешься в какую-нибудь историю и пожалеешь, что на свет родилась...

– Иншалла!

– Ну, ты даешь! А виза, загранпаспорт? Да тебя схватят на границе. А меня шлепнут или в тюрьму запакуют. Border, borderguard? You know?

– Мы идти Мешхед. Я есть... I will refugee. Я все делать сама. Ты смотреть я. Я смотреть world. My father was wanderer. I have wanderer blood too. Moreover I love you... I will save you [20]. Ты ничего не знать. Тебя давно искать police.

И сбивчиво, переходя с одного языка на другой, Лейла передала мне рассказ Шахрияра.

Оказывается, задолго до того, как контрабандисты подкатили ко мне с нехилой просьбой заняться переправкой опиума через приграничные районы, Удавкин не имел мужества отказаться от подобного предложения и сделал несколько рейсов. И быстро привык к легким деньгам. Когда меня похитили, Фархад сказал своим боссам, что я с наркодельцами что-то не поделил, и меня убили.

Боссы, подумав, что и другой их иностранец работает на контрабандистов, переполошились, надавили на Сергея Егоровича, и тот раскололся. Вместе они придумали идти в администрацию провинции с тем, чтобы сдать меня, как они думали, мертвого. Так они рассчитывали прекратить связи Удавкина с наркомафией (вот, мол, братцы-разбойники, властям все стало известно, и они начнут досматривать все наши машины) и таким образом попытаться спасти многомиллионный контракт с правительством провинции.

В конце своего сбивчивого повествования Лейла всхлипнула и уткнулась мне в грудь лицом.

И что-то окутало нас. Нахлынувший прилив необычайной нежности отражался в наших глазах и возвращался утроенным. Мы ласкали эту нежность как некое восхитительное существо, своей любовью заместившее все наши страхи и заботы; каждая частичка нашей сделавшейся общей кожи стремилась вновь и вновь соприкоснуться с каждой новой ее частичкой, чтобы восторженно воспламениться в бесконечном узнавании...

Прошла вечность, прежде чем мы оторвались друг от друга. Распластавшись на измятой простыне, ее рука в моей руке, с полчаса мы приходили в себя.

“Любовь не терпит привыкания, – думал я, прислушиваясь к дыханию Лейлы. – Она не любит растекаться лужицей во времени и порой, сжавшись в комочек, должна уходить в дальний угол и следить оттуда нежным взором за своими подопечными. Все нуждается в перебивке...”

Звонкий смех прервал мои рефлексии – это Лейла вспомнила о матери! Вдвоем мы вытащили рулон с бедняжкой из-под кровати и перенесли в ее комнату.

Я развернул ковер и бедная, несчастная женщина предстала перед нашими глазами... Лейла со слезами бросилась к ней, обняла и стала гладить своими маленькими ладошками ее голову, плечи, утерла выступившие материнские слезы. Потом, поцеловав ее в лоб, поднялась и, взяв меня за руку, повела из комнаты.

Мы вернулись в мои апартаменты, уютно устроились на кровати, и Лейла не спеша изложила мне свои дальнейшие планы.

Начинались они сразу после ужина на этой самой кровати. Ранним утром на их семейном “Лендровере” нам предстояло уехать в Мешхед. До этого приграничного с Туркменией города надо добираться около двадцати часов (если знать дороги), а с учетом проверок на бесчисленных контрольно-пропускных пунктах и времени, необходимого мне для их пешего обхода – два дня. С нами поедет Шахрияр. Он будет сопровождать меня в обходах. К счастью, их семья была родом из Мешхеда, и поездка туда из Захедана не вызовет у пограничных властей никаких подозрений.

В тот момент, когда мы обсуждали возможные нештатные ситуации, вошла одна из сводных сестричек командующего парадом. В ее руках были белые белуджские одежды – широкие штаны и длинная рубаха с разрезами по бокам.

Я мечтал о такой одежде с момента своего приземления в Захеданском аэропорту. Не раз мне виделось, как я иду по Шереметьево-2, а потом и по Москве в этом живописном облачении.

И вот, я стою в нем перед большим зеркалом! Мое лицо органично смотрится в этой одежде, в одежде, в которой, по крайней мере, на беглый взгляд, за американо-еврейского шпиона меня принять невозможно.

Вечером, перед тем как лечь спать, Лейла пошла прощаться с матерью. Я увязался с ней и, как оказалось, не напрасно. Лишь только мы вошли в комнату, на меня черным вихрем с длинным, кривым ножом [21] в руках бросилась Фатима. Удар пришелся в левую сторону груди и, если бы Лейла не успела оттолкнуть мать в сторону, он не получился бы касательным. Лезвие ножа, взрезав мою белуджскую обнову, скользнуло по ребрам и ушло подмышку.

Вырвав у Фатимы нож, я стал рассматривать прореху, образовавшуюся на рубахе. Моя обнова была безнадежно испорчена!

– Вот дрянь! Если бы я не пошел с тобой, она убила бы тебя, – сказал я побледневшей Лейле. – Теперь понятно, почему в доме нет мужчин... Фатима-Дракула, Фатима-потрошитель...

– Она больной. Сильно больной, мужчина – ее... drag, – дрожа, ответила моя возлюбленная.

– Лекарство? – переспросил я.

– Да. Ему надо многа лекарства – три, четыре, пять.

– Понятно! Капли ей нужны... Три раза в день до еды и три раза – после...

Тут Фатима, лежавшая у нас под ногами, жалобно застонала и открыла глаза. Зрачки ее остановились на мне и вспыхнули глухой ненавистью.

– Я убью тебя, все равно убью, – брызжа слюной, зашипела она на уже значительно обогатившейся и ставшей привычной моему уху смеси языков. – Ты не уйдешь от меня, не спрячешься! Я найду тебя в Иране, России, везде найду! И эту дрянь найду!

Рубашку мне Лейла заменила. Не на новую, правда, но стиранную. Потом мы легли спать, но уснули не скоро.

Ранним утром нас разбудил доносившийся из гостиной бас Шахрияра. Лейла быстро поднялась и побежала умываться. Я, не вполне еще проснувшийся, вышел к Шахрияру.

Он похлопал меня по плечу своей громадной ладонью и повел завтракать. К восьми часам мы уехали.

За руль села Лейла, мы же с Шахрияром разместились на заднем сидении. Первый КПП был на пересечении нашего переулка с дорогой Захедан – Забол и потому мы смогли его объехать по окольным улочкам.