Александр Барченко - Золото

— Слушайте… вы!.. Или вы сейчас скажете мне, откуда у вас эти деньги, и… и вернёте их при мне вместе с этим владельцу, или… моей ноги у вас не будет. Решайте сейчас!

Гельбталь, в свою очередь, побагровел от ненависти.

— Нет! Уж зачем же-с? — выдавил он, блестя полными бешенства глазками. — Это… зачем же-с? Мои деньги при мне и останутся. И… в своих деньгах я своему, извините, служащему отчёта не обязан давать-с!..

— Ах… так?..

Волынцев быстро направился к двери и на пороге невольно остановился. Все его мечты, мечты создать из этого злосчастного «листка» газету, осветить этот медвежий угол, мечты, которые он вынашивал вместе с Надеждой Николаевной, рушились разом по мановению этого тупого животного.

Он обернулся и, неимоверным усилием воли сдержав гнев, сказал Гельбталю:

— Иван Кузьмич! Отдайте себе отчёт, что вы делаете?.. На какой вы путь встали? С кем рвёте связи?.. Подумайте, что скажет, как посмотрит Надежда Николаевна?

Гельбталь гаденько рассмеялся:

— Надежда Николаевна? Хе-хе-хе-с!.. Разве им при их нежной натуре денежными делами можно заниматься?.. К тому же-с… Ах, простите великодушно… Я и забыл вас поздравить. Только что случайно узнал. Честь имею… Дай Бог совет да любовь!

Волынцев молча глядел на багровое, плотное, скверно ухмылявшееся лицо.

— Пра-а-а-хвост! — от всего сердца невольно вырвалось у него. Он брезгливо плюнул и хлопнул дверью.

Гельбталь на минуту остолбенел от оскорбления. Потом выскочил в контору, повалив по дороге кресло, и, чувствуя себя, как в былое время, типографским мальчишкой, обруганным старшим, задыхаясь, грозя кулаком в сторону лестницы, по которой стучали калоши Волынцева, к великому восторгу бухгалтера, прохрипел плачущим от бешенства голосом:

— Обормот!.. Химик несчастный!..

Карновский, утонув в большом кожаном кресле, задумчиво покручивал ус, пристально глядя в камин, где скалили свои кровавые мордочки тлеющие угли. Звягинцев, в дорожной куртке и мягких оленьих сапогах, мерил большими шагами кабинет, старательно избегая встречаться взглядом с хозяином.

— Ничего подобного! — говорил Звягинцев, продолжая разговор. — В твой талант, скажу больше — в твой гений я не перестаю верить, но… старость берёт своё. Устал я, Вячеслав, говоря откровенно.

Карновский усмехнулся:

— Устал? И это всё, что ты мне имеешь сказать?

— Разумеется, всё.

— И экстренно покидать заимку тебя заставляет одна лишь… усталость?

Звягинцев отвернулся:

— Почему бы и не так?

Карновский долго молчал.

— Вот что, Пётр Петрович! — сказал он наконец. — Сколько лет мы знаем друг друга? Не помнишь?

— Больше тридцати, — угрюмо ответил Звягинцев.

— Да. Больше. Так вот… Не дико тебе после тридцати лет играть со мной в такую идиотскую комедию? Мальчики мы с тобой?

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, о чём ты предпочитаешь умалчивать… Не знаю, из каких побуждений. Просто тебе тяжело вести дело со мною?

Звягинцев заморгал покрасневшими глазами, дёрнул седые усы и, решившись, выдохнул разом:

— Да!.. Тяжело!

— Почему?

— Э!.. — бывший студент отчаянно махнул рукой. — Ну, зачем ты меня мучаешь? Отлично ты меня понимаешь.

— Понимал до сих пор, но теперь отказываюсь. Ты покидаешь меня как раз в тот момент, когда предприятие развилось и наладилось, когда оно упрочилось настолько, что ему не страшны случайности.

— Вячеслав!..

— Да! Не страшны теперь, пока не сошёл снег. А потом. Ты ведь сам знаешь отлично, что мне обеспечена в апреле концессия на ветку, и тогда…

— Что же тогда?

— Тогда мы преспокойно ликвидируем дело. Пойми, ликвидируем, а не сорвём, не погубим его, а вместе с ним сотни людей!

— Быть может, ты прав, но… ну, вообрази какую-нибудь случайность. Ну, скажем, наш секрет обнаружится?

— Каким образом? Зимою мы не начинали работ, мы ограничились пробами, и ты знаешь, что пробы нам не повредили.

— Да! — с ударением сказал Звягинцев. — Я знаю, как пробы нам не повредили!

— То есть?

— То есть… То есть я застал рыжего в яме в то время, когда он солил Солить — насыпать в грунт золотого песку. (Прим. автора.) наши пробы.

Карновский вздрогнул и заметно побледнел.

— Видел ещё кто-нибудь? — спросил он отрывисто.

— Пока нет. Но разве ты можешь поручиться, что Николай не продаст тебя за бутылку спирту, хотя бы теперь, когда в его услугах ты уже перестал нуждаться?

— Ему никто не поверит, — спокойно ответил Карновский.

— Пока. Пока не стаял снег.

— А когда он стает, мы ликвидируем дело.

— Ликвидируйте. Я не в силах. Я не могу больше ходить по острию ножа. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью: а что, если всё уже раскрыто, если всё лопнуло, если все эти люди, судьбу которых мы связали с нашим делом, будут иметь право указать на меня как на одного из виновников их гибели?

— Ты сам одобрял мою смелость!

— Да! Смелость, но не… грязь. Извини, ради Бога! Все эти собрания акционеров, где ты принимаешь благодарности, эти инженеры, ковыряющие с учёным видом землю, посоленную беспаспортным бродягой… Где же тут смелость? В чём?..

— Смелость в том, что я ставлю на карту жизнь, — серьёзно ответил Карновский. — А грязь… Э, братец ты мой, да разве не из грязи добывают золото?

— Играешь словами! Что толку, что ты рискуешь жизнью. Разве твоя смерть обеспечит судьбу этих людей?

— Почём знать?

— Ты говоришь серьёзно?

— Совершенно серьёзно. Скажу больше, скажу определённо: да, обеспечит!.. Ты доволен?

Звягинцев пожал плечами.

— Мне слишком тяжело было бы не верить твоему слову. Но я не знаю, что ты хочешь этим сказать. Отпусти меня лучше спать, Вячеслав… Устал я…

— Иди! — равнодушно отозвался Карновский.

Старик растерянно потоптался на месте, потом подошёл к креслу Карновского.

— Что скажешь ещё?

Звягинцев внезапно охватил голову Карновского руками и, уткнувшись носом в его волосы, прошамкал бессильным старческим плачем:

— Вяче… Ведь я… я тебя… грамоте учил.

— Ну, перестань, перестань, старикашка! — дрогнувшим голосом, видимо сильно взволнованный, отозвался Карновский, освобождая свою голову. — Ступай спать… И то тебе пора на покой. А за меня, брат, не бойся! — Карновский встал и потянулся своим сильным, мускулистым телом. — За меня не бойся! Я и один справлюсь! Ну, спокойной ночи.

Он поцеловал старика в спутанные седые кудри. Звягинцев, всхлипывая и волоча ноги, поплёлся к себе в диванную.

— Скажите заложить серого в беговые! — приказал Карновский, позвонив горничной.

— Слушаю. Там вас, барин, барышня ожидает, в сенях.

— Какая барышня?

— Не могу знать. Оне под увалью… С заднего хода пришли. Не приказали беспокоить, пока не кончите.