Уилбур Смит - Время умирать

Однажды они услышали звук авиационного двигателя, слабый и очень далекий, но сержант тут же отдал приказ спрятаться, и они нырнули в укрытие. Солдаты залегли по обе стороны от Шона, заставив его прижаться к земле и лежать так, пока не затихли звуки мотора.

Этот страх перед воздушной атакой озадачил Шона — все, что он читал и слышал до сих пор, говорило о том, что воздушные силы ФРЕЛИМО были настолько слабыми и разобщенными, что их практически можно было не принимать во внимание. Авиационная техника, которой они обладали, устарела и не была приспособлена для поддержки наземных операций, а недостаток квалифицированных техников и запасных частей делали ее еще менее эффективной. Однако солдаты почему-то относились к угрозе нападения с воздуха очень серьезно.

В середине дня сержант приказал устроить привал. Один из солдат приготовил еду на небольшом огне, который потушил, как только все было готово. Шону дали такую же порцию, что и остальным. Маис оказался жестким и хорошо посоленным, но мясо явно протухло и готово было вот-вот загнить. У обычного белого человека такая еда вызвала бы немедленное воспаление кишечника, но желудок Шона был приспособлен к любой пище, как и желудок любого африканца. Он съел обед без удовольствия, но и без содрогания.

— Хорошая еда, — сказал сержант по-шангански, сев позади него. — Хочешь еще?

Шон изобразил непонимание и по-английски ответил:

— Извините, я не понимаю, что вы говорите.

Сержант пожал плечами и продолжил трапезу.

Через несколько минут он снова повернулся к Шону и резко сказал:

— Смотри, рядом с тобой змея!

Шон подавил естественное желание вскочить на ноги; вместо этого он заискивающе улыбнулся и повторил:

— Извините, я не понимаю!

Сержант успокоился, и один из его людей заметил:

— Он не понимает по-шангански, можно говорить при нем.

Они перестали обращать на него внимание и болтали между собой, но когда закончили трапезу, сержант достал из вещмешка пару легких наручников, пристегнув один к запястью Шона, а другой — к своему. Назначив двух караульных, он отправил спать остальных.

Несмотря на то, что Шон был измотан многодневным переходом и краткими обрывками сна, он не стал спать, анализируя все, что узнал. Он все еще не был уверен, что находится в руках РЕНАМО, ведь об этом говорила только краткая записка Клодии. С другой стороны, товарищ Чайна в свое время являлся комиссаром в штабе марксистской армии Роберта Мугабе, а РЕНАМО было крайне антикоммунистической организацией, нацеленной на свержение коммунистического правительства ФРЕЛИМО. Что-то здесь было не так.

Дальше — больше: Чайна сражался с родезийской армией Яна Смита. Но для чего тогда он участвовал в другой борьбе и в чужой стране? Был ли Чайна солдатом удачи, перебежчиком или независимым военачальником, использующим мозамбикский хаос в своих целях?

Пища для размышлений была богатой. Но все же последней мыслью, посетившей его, была мысль о Клодии Монтерро. Если он был нужен Чайне живым, вполне возможно, то же относилось и к девушке. Думая об этом, он погрузился в глубокий сон, а на его губах застыла слабая улыбка.

Шон проснулся от боли в мышцах. Давали о себе знать и ушибы, оставленные прикладами ружей. Сержант немедленно поднял его, и они продолжили путь в прохладных сумерках. Примерно через милю его мышцы разогрелись и скованность исчезла. Он втянулся в бег, не отставая от сопровождающих и все время глядя вперед, надеясь в любой момент увидеть хвост главной колонны, выныривающий из темноты, и Джоба с Деданом, несущих носилки Клодии.

Они бежали и в ночи, а когда снова остановились, чтобы поесть, его захватчики стали обсуждать Шона, одновременно жуя маис и тухлое мясо.

— Говорят, в той, другой, войне он был настоящим львом, — рассказывал сержант. — Это он возглавлял атаку на Инхлозан, тренировочный лагерь, что был около холмов Груди Девы.

Воины взглянули на Шона с интересом и пробуждающимся уважением.

— А еще говорят, что это он проткнул ухо генерала Чайны.

Они засмеялись, покачав головами, — неплохая шутка.

— У него тело воина, — сказал один из них, и они беззастенчиво принялись его рассматривать и обсуждать физические достоинства, словно он был вещью.

— Почему генерал Чайна приказал так сделать? — спросил другой. Сержант ногтем выковырял кусочек мяса из зубов и, ухмыльнувшись, ответил:

— Мы должны выбить из него гордость и злость. Генерал Чайна хочет, чтобы мы превратили его из льва в собаку, которая будет вилять хвостом и выполнять все, что ей прикажут.

Странным образом, Шону все это начинало нравиться. Вызов пришелся ему по вкусу. Их было десять, всем примерно около двадцати лет. Ему слегка перевалило за сорок, но эта разница делала все еще более интересным, помогая ему переносить монотонность и трудности последующих дней.

Шон вел себя осторожно, чтобы его сопровождающие не догадались, что он понял, о чем они говорили. Было опасно бороться с ними и, тем более, унижать. Необходимо было завоевать их расположение, а не ненависть.

Всю свою сознательную жизнь Шон провел среди чернокожих. Он знал их как слуг и как равных, как охотников и как солдат, как хороших и верных друзей и как жестоких и беспощадных врагов. Он знал их сильные и слабые стороны, знал, как вдохновить их на какое-то дело. Он понимал обычаи их племен, знал, как поразить и порадовать их, как завоевать их уважение и понравиться им.

Он проявлял к ним должное уважение, но не допускал, чтобы они его презирали. Особенно приходилось заботиться о том, чтобы не подорвать авторитет сержанта, не заставить его ударить в грязь лицом перед своими людьми. Он старался поддерживать у них хорошее настроение, жестами и кривлянием заставляя их смеяться, и с тех пор, как они стали смеяться вместе с ним, их отношения незаметно изменились. Он стал скорее товарищем, чем пленником, и оружейные приклады уже больше не использовались в качестве средства убеждения. И, наконец, что самое важное, каждый день он по крупицам собирал необходимую информацию.

Дважды за время пути они проходили мимо сожженных деревень. Прежде обработанные земли вокруг них теперь заросли сорняками, все было покрыто раздуваемым ветром черным пеплом. Шон показал на руины. — РЕНАМО? — спросил он, но его конвоиры оскорбились.

— Нет! Нет! — ответил сержант. — ФРЕЛИМО! ФРЕЛИМО! — А затем стукнул себя кулаком в грудь.

— Я быть РЕНАМО! — похвастался он и указал на своих людей. — РЕНАМО! РЕНАМО!

— РЕНАМО! — с гордостью согласились они.

— Отлично, это меняет дело, — засмеялся Шон. — ФРЕЛИМО. Паф! Паф! — И он изобразил, как стреляет. Это понравилось солдатам, и они с энтузиазмом присоединились к пантомиме. Охранники стали относиться к нему еще лучше, и за следующим обедом сержант даже выделил ему большой кусок вонючего мяса. Пока он ел, они, не таясь, детально обсуждали его представление, считая, что оно было восхитительным.