Леонид Платов - Мир приключений № 13, 1967

Валя так и сделал: оттолкнулся и полетел, раскинув руки. Это было прекрасно! Долгий-долгий беззвучный полет над льдистым блеском камня, над провалами мрака, — парящая тень человека над равниной черного мира.

Есть прекрасные уголки природы — они радуют. Есть места мрачные — они угнетают. Но есть время, место и состояние колдовские. Кто хоть раз в тишине пустыни выходил навстречу свету полнолуния, тот знает это. Здесь все было усилено стократ мощью земного света. Валя летел и парил, бесплотно касаясь почвы, и время для него потеряло границы. Земля и Луна дарили ему фантастический сон наяву.

Сторожевой пункт разума не мешал: Валя держал направление к станции, он летел дорогой, исхоженной сотни раз. Существенное и второстепенное просто поменялись ролями: работа, станция, обязанности — все стало мелким, незначащим, когда в небе горела колдовская Земля.

Неслышимый толчок — парение, раскинув руки; опять толчок; уже десятый, а может, сотый. При каждом, как в сказке, из почвы выскакивал призрачный фиолетовый цветок лунной пыли. Выскакивал и опадал. Вновь и вновь. Валин полет оживлял цветы лунной ночи. Цветы, которые нельзя сорвать. И это тоже было невероятной действительностью сна наяву.

Невероятное не сразу кончилось и тогда, когда при очередном касании цветок не вырос. Вместо этого снизу плеснулась темнота, звезды дрогнули и сорвались с мест. Падение в мертвом молчании — это тоже походило на сон, но у этого сна было другое название: кошмар.

Когда он очнулся от потрясения, то ничего не увидел вокруг себя. Совсем ничего. Давящий мрак. Руки крепко прижаты камнями к груди.

Как зверь, попавший в западню, он инстинктивно рванулся всем телом. Но глыбы не поддались. Лавовая пустота, может быть единственная близ станции, чья кровля могла поддаться прыжку человека, надежно держала Валю. Случай был глупостью, глупостью была лунная ночь, он сам был воплощением глупости, вся Земля могла залиться краской стыда.

Кое-как он высвободил руки, на ощупь разгреб камни. Кнопка включения фонаря, рукоять радиовызова… этот камень мешает — в сторону… так, так… Свет не зажегся, радио молчало. Он лежал на глубине — скольких метров? На поверхности его могилу отмечала, скорей всего, просто ямка. Обыкновенная рытвина, каких возле станции сотни, залитая предательским светом Земли. Его будут искать, даже когда поиск потеряет смысл, но найдут ли?

Валя остро ненавидел себя.

Ненависть потребовала и нашла действие. Он принялся расшатывать глыбы, чтобы снять нависшие над головой (с риском обрушить их на себя). Если он провалился неглубоко, то он выберется сам, нужно лишь заурядное упорство муравья, накрытого горстью песка. Но что-то мешало, камни будто вросли друг в друга; казалось, он имел дело с резиной. Что-то? Мешало не что-то, а кто-то: он сам. Он вдруг усомнился, правильно ли он представляет себе, где верх, а где низ… Он невесомо опирался на камни, столь же невесомо камни опирались на него, разницы не было. Тело погружалось в черное молчание, как в обморок, в котором, однако, присутствует мысль.

Растерянность передалась рукам. Они еще что-то передвигали, что-то смещали, но цель была потеряна, она растворилась в действиях, а они делались все беспорядочней.

И — как венец бессмыслицы — глаз кольнула вспышка света. Где она мелькнула — вне его или в нем самом? Эта дикая в обыденной жизни мысль не показалась Вале дикой, хотя бы уже потому, что он не мог на нее ответить.

Он зажмурил глаза. Свет исчез, его сменили радужные пятна. Значит, вне? Но где, где? Валя на ощупь шарил руками и не мог дотянуться до вспыхнувшей звездочки, даже не мог определить расстояния. Ему казалось, что руки удлиняются бесконечно, что они существуют уже отдельно от тела, и потому обрадовался, когда звездочка исчезла.

Но она зажглась вновь, более того — теперь их стало две. Он шевельнул пальцами, потому что в свете второй ему почудился отблеск металла. Первая погасла. Секунду спустя он научился поочередно гасить то одну, то другую. Он с упоением творил собственное звездное небо. Ибо впервые с той минуты, когда его заворожила лунная ночь, хоть что-то повиновалось его воле. И это были звезды!

Он рассмеялся и тотчас умолк, таким громом отозвался в ушах собственный смех. Он дурак. Он не понял, какие это звезды. Когда свет проникает в подземелье, он становится лучом. На Луне — нет. Если усилия замурованного открывают щель, то свет приходит сюда только так — вспышкой, пятном, звездочкой. Этот свет Земли играет сейчас на его пальцах, свет ее океанов, льдов, облаков!

Ему захотелось поцеловать это пятнышко света. Он изогнулся как мог, соображая, не подскажет ли луч земного света, на какой глубине он засыпан.

С усилием кое-как Валя втиснул голову в расщелину, откуда шел луч. Его взгляд, привыкший к абсолютной черноте, обжег голубой огонек. Он, как драгоценный камень, был обрамлен брильянтовыми искрами — отсветами края щели.

Валя лежал в неудобной позе, лицом кверху. Лицом к Земле. И смотрел, смотрел на голубую капельку родной планеты.

Так он лежал долго, прежде чем благодарность сменилась разочарованием. Ничто не указывало расстояния до края отверстия, до этих искр, окружавших голубое пламя света. До них могло быть и метр, и сто; в окружающем не было никакого мерила, потому что луч в безвоздушном пространстве ничего не освещал на своем пути. Земля предавала его вторично.

Не будь Валя человеком наблюдательным, не учись он в свое время изобретательству, так бы он и остался лежать лицом к Земле. Но, как только он поставил себе задачу сделать невидимый бег света видимым, решение пришло немедленно, и он удивился его простоте.

Цветы лунной ночи, только и всего!

Он нашарил горсть пыли и подбросил ее. Словно стебель невиданного растения устремился по лучу. Выше, выше фиолетовый призрачный стебель коснулся края отверстия. Казалось, Земля бросает ему сверху канат.

Валя чуть не заплакал. Судя по длине пылевого столба, высвеченного земным светом, до выхода на поверхность метра три. Безнадежно.

Невесомый канат из пылинок свернулся так же быстро, как и возник. Снова мрак, и в нем — голубоватое сияние огонька. Земля предала его в третий раз.

Но прежний успех заставил его усомниться: полно, существуют ли безвыходные положения? Или они возникают потому, что изобретательность раньше времени складывает крылья? И человек выносит себе приговор до того, как его вынесут обстоятельства?

Никогда раньше Валя не думал с таким напряжением. Надо — он повторил это слово, как заклинание, — надо подать сигнал наверх. Тем, кто вышел или выйдет искать его. Надо, хотя это невозможно: нет радио, нет света, нет звука, нет ничего, чем можно было бы подать сигнал. Ровным счетом ничего.