С. Марвич - История одного ордена

Но вот появляется просвет. Весной 1946 года начинаются переговоры между Хо Ши Ммном и французскими властями. И здесь, и за десять тысяч километров отсюда — в Ханое, в Париже, в Розьере — все те, кому дорог мир, с нетерпением ждут исхода переговоров. Ждет этого и Анри.

Переговоры прерываются. Колониальные власти требуют капитуляции народной армии, сдачи оружия. Это унизительные, коварные условия. И колониальные генералы знают, что их не примут — им нужно продолжение войны.

И боевые действия возобновляются.

«Косуля» должна взять на борт отряд легионеров, доставить их к определенному пункту и там подождать, пока отряд выполнит свою задачу.

— Анри, ты видел? Что же это такое? — спрашивает товарищ. — Кого мы повезем?

Анри не отвечает.

По трапу поднимаются солдаты, которые всего год назад были в гитлеровской армии. Теперь они нанялись в иностранный легион. Им безразлично, кто хозяин, в кого стрелять — была бы обильная еда и заработок, разрешили бы грабить там, где идут бои. А впрочем, этого разрешения они и не будут спрашивать. Они твердо усвоили — в колониях все сходит с рук. Франция во время второй мировой войны также считалась гитлеровской колонией, завоеванной землей. Эх, и пожили же они там! А может быть, имена этих гитлеровцев занесены в списки военных преступников? Может быть, это те грабители, насильники, садисты, которые должны предстать перед судом французских патриотов? Все может быть… Но теперь шли солдаты иностранного легиона, а с солдата иностранного легиона не спрашивают за прошлое. Оно перечеркнуто.

Не обращая внимания на французских моряков, легионеры располагаются в отведенном им помещении. Они получают обед, винную порцию и после отдыха выходят на палубу. Один из них вступает в разговор с Мартэном. На ломаном французском языке, помогая себе жестами, он объясняет:

— Я хорошо знаю Францию… Париж… Дьепп… Гавр… Я хорошо знаю вашу родину, дружище!

Сейчас он положит ему руку на плечо.

— А Сталинград вы знаете, дружище? — раздельно спрашивает Анри.

— Сталинград? — машинально повторяет легионер-немец.

Его рука тотчас отдергивается. Легионер грозит пальцем:

— Эй, нехорошо, нехорошо так, дружище! Теперь у нас одно общее дело.

— У нас общее дело? С вами? Какое?

— Против мирового большевизма.

— У нас с вами не может быть общих дел! — Анри вплотную подходит к легионеру.

Легионер пятится. Чего доброго, этот француз выбросит его за борт.

На рассвете отряд бывших гитлеровцев, а ныне солдат колониальных войск Франции, высаживают. Спустя сутки их снова берут на борт. Один обвешан зарезанными курами, другой — местными украшениями, двое несут свинью на палке. Так было во Франции, в России, так они воюют в тропиках. Один помахивает над ухом соседа неплотно сжатым кулаком. Ему особенно посчастливилось — в руке звенят монеты. Ведут заложников. На носилках несут раненого. Легионер, который говорил с Анри, показывает ему пять пальцев и затем еще три. Это значит, что сожжено восемь деревень. Вот кто поджигает хижины!..

«Косуля» ложится на обратный курс. Легионеры расположились у себя в трюме. Началась мена награбленным. Кур и свинью отослали на кухню — это добавка к пайку, который и без того достаточен. Заложников заперли в арестантской.

В этот день Анри понял, что престиж французского экспедиционного корпуса потерян здесь навсегда. Не забудут и не простят этих злодейств и глумлений.

Вскоре Анри писал родным:

«Когда мы пришли в Сайгон, Вьетнамцев расстреливали десятками. Их бросали в воду. Эти трупы мы видели в реке. Я вам писал раньше, что это были трупы убитых в последних боях, но это на случай, если мои письма вскроют. А теперь я говорю вам всю правду».

Он ходил по Сайгону, по городу, из которого исчезло веселье, непринужденность. Местные жители без крайней необходимости не показывались на улицах. Здесь также в каждом доме спрятан портрет Хо Ши Мина.

На одной из центральных улиц, у подъезда большого дома с занавешенными окнами, Анри увидел медную небольшую вывеску: «Индокитайский банк».

Медь отлично протерта. Она горит под жарким тропическим солнцем.

У дома — машины последних американских марок, большие, нарядные, сверкающие свежим лаком. Выходят двое — швейцар банка низко склонился перед ними. Эти двое — высокий старик в белом и полковник экспедиционного корпуса — мельком взглянули на Анри и садятся в машину. Мотор включается очень мягко, почти бесшумно. И Анри услышал обрывки разговора.

— Они хотят еще — они получат! — скрипучим, бесстрастным голосом говорит старик, берясь за руль.

Машина повернула за угол. Анри стоял возле здания банка. Такая короткая фраза — и все-все понятно.

Непокорный Север страны «получит» и обострение голода, и карательные экспедиции…..

А ты, военный моряк Анри Мартэн, обязан помогать колонизаторам. Ведь ты дал подписку о том, что выполнишь любой приказ начальства.

Чьи же приказы теперь предстоит выполнить?

Штаба?

Нет, в первую очередь приказ владельцев дома, на стене которого пылает под тропическим солнцем медь вывески: «Индокитайский банк».

И полковник экспедиционного корпуса, и ты, Анри Мартэн, выполняете приказы старика банкира.

Да, конечно, есть различие между полковником и тобой, Анри. Полковник делает карьеру, а ты просто обманут, сын металлиста из Розьера. Но оба вы — слуги не Франции, а Индокитайского банка.

«…В прошлом году в Тонкине умерло от голода два миллиона людей. Право покупки риса было предоставлено только двум компаниям (в обеих директорствуют французские дельцы). Рис был куплен по 50 пиастров за квинтал. А когда разразился голод, цену подняли до 800 пиастров.

Тысяча шестьсот процентов прибыли — вот для чего нужно продолжение войны! Тысяча шестьсот процентов прибыли — да это же сказочные времена завоевания колоний!.. Можно ли пропустить такую удачу? Потому-то и сорваны мирные переговоры».

Вот что вдали от родины читал на вывеске Индокитайского банка моряк Анри Мартэн.

— Дружище, пора возвращаться!

Его окликает морской патруль. В городе военное положение. Через полчаса нельзя будет показаться на улице без особого пропуска.

Он направляется в порт. Темнеет, горизонт пылает — горят хижины.

Переполненный госпиталь в Ханое. Никогда не предполагало прежде командование, что понадобится столько коек для раненых. Вьетмин умеет сражаться и с устарелым оружием в руках. Койки стоят даже в коридоре. В палатах сумрак. Спущены до пола соломенные занавески, включены электрические вентиляторы, и все же в госпитале душно. Сиделки поминутно вытирают тяжелораненым испарину.