Виктор Егоров - Приключения 1969

— Ты прав, отец, нас не пустят сейчас. Но нам не опасно. Мы работаем не на передовой, нас ни разу даже не бомбили. Так что вы не беспокойтесь. Вот спросите у Даши, она вам скажет, что мы работаем в хорошем, спокойном месте. А сейчас мы едем в Москву… Ну, нам пора!

Я целую отца и мать. Они плачут. Чтобы не видеть их сразу потемневших лиц, чтобы самой не разреветься, скорей ухожу из дому.

Внуковский аэродром. По пути заезжаем на парашютный склад. В темноте берем парашюты и грузим на машину. Размещаемся во временных палатках, которые были поставлены специально для таких, как мы. Мне ничуть не страшно лететь к партизанам. Думаю, что это не сравнить ни с Крымом, ни с Кущевкой, ни с Нальчиком. Нас будут выбрасывать на костры. Шесть дней мы ходим в летную столовую и все не летим. Чепига волнуется. Начальство говорит, что нет сообщения от партизан, но на днях отряд, куда нас направляют, станет лагерем под селом Сорокошичи в черниговских лесах, сразу к нему нас и десантируют.

23 июня 1943 года мы, наконец, вылетели к партизанам. До свидания, столица! Или прощай? Кто знает, увижу ли я тебя…

Летим. На нас груз, парашюты. У меня перед самым носом — вещмешок, за спиной — автомат, справа — рация, слева — питание, и еще разные мелочи распиханы по карманам. У Женьки то же самое, только вместо вещмешка — привод к рации. В общем все так навьючены и вооружены до зубов. Каждый раз я немного боялась и волновалась, когда летела на задание, а сейчас мне весело и легко. Как гляну на ребят (некоторые из них еще не бывали в тылу), смех берет. Согнувшись, они сидят под томящей тяжестью груза. У ребят в качестве груза тол, мины. Мою физиономию почти не видно за мешком. Смотреть можно только по сторонам, и то надо чуть повернуть голову. То на одного, то на другого из ребят смотрю и смеюсь. Нагибаясь ко мне, Чепига спрашивает:

— Чижик, ты чего смеешься, а? Это не к добру!

Вот чудак, верит в разные бабушкины сказки. Наклоняюсь к нему и кричу прямо в самое ухо:

— Вы б не каркали, а то дождик пойдет!

Говорю, конечно, шутя. Сижу за Чепигой, за мной другие ребята, Женька. Четыре часа нам лететь до черниговских лесов. От давящего груза болят плечи и спина. Наверное, и у всех так. Женька тоже все ерзает. Летчики то один, то другой выходят, проверяют наше самочувствие. Уже часа два с половиной летим. Самолет набирает высоту. Привычное давление в ушах и висках. Значит, подлетаем к линии фронта. Видны в окно вспышки снарядов. Это по нас бьют, наверное. Но не достать нас. Мы летим на высоте три тысячи метров от земли.

Через полчаса самолет пошел резко на снижение. Вышел летчик и объявил, что скоро Чернигов. Но летим еще не меньше часа, теперь низко над землей, — заметно, потому что не давит в ушах. Притихшая, я сижу возле Чепиги. Он жмет мне руку, думает, что я боюсь. Нет, я ни капелечки не боюсь, только скорей бы прыгать и освободиться от груза. Нет терпенья, до чего болят все мускулы.

Вдруг подали сигнал: «Внимание!» Летчик выходит к нам, помогает подняться. Меня поднимает Чепига. Не могу стоять: ноги совсем замлели. Поворачиваюсь к окну. Теперь мне видны костры. Далеко внизу они пылают буквой «Т». Сейчас разворот. Так и есть: разворот и красный сигнал к прыжку. Летчик цепляет наши карабины за кольца. Открываются двери. Первым прыгает Чепига, я за ним. Но что такое? Привычного толчка раскрывшегося парашюта нет. Что-то больно скребануло меня по лицу. Слетел шлем. Чувствую, что лечу головой вниз. Небольшой толчок, и я переворачиваюсь на бок. Теперь ясно вижу приближение леса, его очертания. Мелькает мысль: «Наверное, перехлест строп. Купол не может полностью набрать воздух».

Вот и лес. Успеваю закрыть руками лицо, глаза. Сильный треск сучьев. Они больно ударяют по лицу, по рукам. Чувствую, что вишу. Открываю глаза и ничего не вижу в лесной чащобе. Вишу головой вниз. Гребу руками, они ощущают колючую хвою. Напрягая силы, стараюсь подтянуться, но не могу. Вот уже силы покидают меня. Горло схватывает спазмой, глазам больно, в голове стучит молотками. Это, я знаю, кровь приливает. Надо что-то делать, иначе задохнусь. Собрав последние силы, дотягиваюсь рукой до финки, висящей у меня с левой стороны. С большим усилием вытаскиваю ее из ножен. Режу финкой подвесную систему справа и падаю боком. Немного высвободилась. Теперь вишу боком и могу дотянуться до стропов.

Режу вторую сторону подвесной системы. Теперь я вишу на грудной перемычке. Она больно режет под мышками, крючок уперся мне под горло. Болтаю ногами во все стороны, касаюсь ими кустов и каких-то веток.

Наверное, вишу невысоко от земли. Поднимаю руки вверх, ловлю стропы и правой рукой, в которой держу финку, режу их над головой. И вдруг оборвалось, хруст, треск. Спиной падаю вниз.

Все, что было потом, не помню. Очнулась я от жажды. Сильно тошнит. Глаза открыть не могу. Лежу и боюсь пошевелиться. Приоткрываю глаза. Светло. А нас спускали ночью. Наверху, над деревьями, высоко-высоко, солнце, над самыми макушками. Оно сверкает над лесом. Пытаюсь повернуться на бок. Но сильная боль в голове и спине не дает пошевелиться. И я опять закрываю глаза. Лежу на влажном мху. Руки ощущают эту лесную холодную влагу. Касаясь влажной рукой губ, я еще сильней чувствую жажду. Теперь в моем сознании понемногу, но ясно вырисовывается все происшедшее. Наверное, после прыжка был перехлест стропов, я зависла и упала. Видать, сильно побилась. Иначе почему такая боль в спине? Смотрю вверх. Глазам больно. На макушке, на самой верхушке сосны, полуоткрытый купол моего парашюта. Фашисты могут увидеть. Мелькает мысль: надо немедленно спрятать рацию и шифр. Кое-как переворачиваюсь на живот и ползу. Сильная боль в спине, перед глазами желтые круги. В стороне от сосны небольшой бугорок, кочка, заросшая мхом. Хорошее место для тайника. Под этим бугорком поместится рация. Но боль в спине не дает двигаться. Наверное, это меня ударило автоматом по спине. Ушибло позвоночник. Левая нога сильно болит: наверное, растяжение. Она тяжелая, как свинцом налитая. Ползу снова, но туман застилает мне глаза, и я опять лежу.

Поднимаю голову. Кочка недалеко. Надо ползти и как можно скорее все спрятать. Я же в немецком тылу. Все может быть, хоть нас и выбрасывали на костры. Снова ползу. Кочка, заросшая мхом, как в сказке. Она вся зеленая-зеленая, бархатная и покрыта росой. Так и сверкают ее золотистые капли, переливаясь разными цветами. Какая красота! Раньше мне не приходилось бывать в таком большом лесу летом. Зимой здесь, наверно, еще красивее. Подняв глаза, я смотрю, как лучи утреннего солнца пронизывают лесную чащобу и, рассыпаясь, падают до самой земли. Боль во всем теле и муть в глазах не дают мне любоваться этой красотой. Кочка так красива, что даже жаль ее тревожить, но поблизости нет ничего, где б я могла спрятать рацию. Подползаю к ней. Она, как сказочное кресло, стоит неподвижно в зеленом бархате. Подрезаю снизу мох. Он толстый, как морская губка. Поднимая, я легонько отрываю его от старого пня. Внизу он тоже красивый. Усеян множеством коричневых корешков. Аккуратно заталкиваю поближе к пню рацию и документы, осторожно их закрываю мхом. Потом засыпаю табачной пудрой. Конечно, моя маскировка не вполне надежна, но на первый случай сойдет. Надеюсь, что фашисты не найдут.