Евгений Кораблев - У Пяти ручьев

– Знамо дело. А вот здесь... – он указал другой знак на старой лиственнице.

– Здесь охота.

– Три вогула и две собаки, – прочел Андрей, – убили... Черт его знает, кого это изображает... Соболя, что ли?

– Похоже, – сказал дед, рассматривая охотничьи письмена. – Три вогула с двумя собаками убили на этом месте... Скорей, пожалуй, куницу.

После ужина Пимка где-то надолго запропал.

Потом раздался его голос, сзывавший всех к старой осине.

– Ну-ка, прочти, дед! – воскликнул он с торжеством.

Рисунок был свежевырезан и, очевидно, представлял работу Пимки, перешедшего на родной ему язык.

По изображению птицы поняли, что речь идет о Краке. И ребус сразу был разгадан.

– Две лошади, один дед, шесть людей, Крак и лосенок останавливались здесь, – прочел Федька. – Поздравляю тебя, Пимка. Недаром ты – вогуленок. Ты уже изучил один из самых древних языков.

– Настолько, что запутаешь всех сородичей-туземцев, которые вздумают разгадывать твои надписи, – сказал, смеясь, Ян.

Пимке эта грамота так понравилась, что с тех пор каждый раз при остановке на ночлег он непременно вырезывал на каком-нибудь видном толстом дереве свои ребусы, представляя своим лесным сородичам ломать над ними головы.

– Будет тебе баловаться, – сказал однажды дед. – Иди-ка лучше пособи Федьке.

– Я не балуюсь, – ответил Пимка, кончая работу. – Это на случай не заблудиться бы, как обратно пойдем, – пошутил он и отправился помогать Федьке разгружать вьюк.

Однажды Крак, залетевший по обыкновению далеко вперед, возвратился обратно к маленькому каравану с необычайно резкими криками. Это значило, что он чем-то удивлен. Но он не дыбил перьев и не был встревожен.

– Вогулов увидел, – решил дед.

Старик оказался почти прав. Пройдя еще с версту, они заметили вдали от реки, в лесу, какие-то низкие темные строения.

– Пауль! [25]– обрадованно воскликнул дед.

– Вогульское становище? – спросил Ян.

– Да. По-нашему – деревня, по-ихнему – «пауль».

Издали виднелись трубы жилищ. Федька насчитал их около десятка. Дед сказал, что первый раз встречает так много. Это целый город. Обыкновенно становище туземцев редко превышает три-четыре юрты.

Но всех поразила полная тишина, царившая в этом «городе» среди первобытного леса. Не слышно было ни лая собак, ни пения петуха. Мертвая тишина! И, подойдя ближе, они не заметили никакой жизни. Ни дымка из труб, ни людей.

– Что за черт! – вскричал Андрей. – Да что, вымерли здесь все, что ли?

Чрезвычайно удивленные, они сделали еще несколько десятков шагов и наконец очутились у «города».

Восемь небольших почерневших от времени изб стояли в редком, чахлом лесу. Фасады их выходили в разные стороны, и стояли строения совершенно беспорядочно.

Печален и дик был вид этого оставленного туземного поселка. Смертью веяло от заколоченных окон и дверей. Деревенская улица заросла густой крапивой и полынью, местами в человеческий рост.

Не виднелось ни одной тропочки к юртам. Безмолвие вечного покоя стояло над селением.

Все заинтересовались странным поселком. Большинство юрт, из которых состояло селение, представляло собой бревенчатую избу четырехугольной формы, длиной в 2-3 сажени и шириной 11/2-2 сажени. Крыша – покатая на обе стороны, из больших кусков бересты, сверху покрытых досками. В некоторых юртах были окна, но не во всех.

– Это – зимник! – воскликнул дед.

Летом вогулы обычно не живут в зимних жилищах, а переселяются в так называемые «летники» [26], такие же юрты, но более примитивного устройства.

Подойдя к одной из юрт, Гришук отворил дверь на петлях, ведущую внутрь; юрта оказалась незапертой.

Печальна и убога была ее обстановка. Потолка в юртах не делается, и посередине комната выше, иногда до 11/2 сажени, а дальше, к краям, ниже, порой даже меньше сажени. Печка находилась в углу и имела выводную трубу, а два-три больших камня служили очагом.

Ребята столпились у дверей. Ян остановил их, когда они хотели войти дальше.

– Это брошенный навсегда зимник, – сказал он. – Видите, все погнило, разваливается. Вероятно, свирепствовала какая-нибудь эпидемия: оспа или еще что-нибудь. А, может быть, обитатели перемерли от болотной лихорадки. Оставшиеся в живых женщины дт дети переселились к родственникам. Не ходите и не трогайте здесь ничего. А то еще можно заразиться.

– Неужели они совсем бросили эти юрты?

– Да. По верованиям вогулов, около выморочных юрт поселяются души умерших. Умершие не любят, если их тревожат живые.

Дед подтвердил это и тоже не пошел в жилище. Стоя у порога, он объяснил, что на очаге обычно постоянно горит огонь, освещая и согревая помещение. На невысоких нарах, покрытых оленьими шкурами, люди спят и сидят во время еды и разговоров. Столами им служат небольшие низенькие деревянные скамеечки, на которые ставят горшки с олениной и лосиной.

На стенах в юрте сохранились полки с разной мелкой утварью.

Почти та же картина повторилась в соседних жилищах.

– Придется идти вверх по реке, искать их, окаянных! – сетовал огорченный дед.

В одной юрте они увидели икону. Лицо и рот у святого были вымазаны засохшей кровью.

– Ишь, нехристи! – бранился дед. – Приносят жертвы своим шайтанам! А заодно помажут кровью лики на иконах. Они запросто обращаются. Коли икона или шайтан не угодят им, то бросают. Иной раз в углу иконы стоят, а под ними шайтаны спрятаны. Хрещены только по имени... Они Сивку у нас беспременно покупать будут, дьяволы... Вот поглядите.

– Зачем?

– В жертву главному шайтану всегда белую лошадь или белого оленя надо. Поэтому здесь всех сивых лошадей перевели, за большие деньги берут. Домашним маленьким шайтанам в жертву петухов колют. Петух для домашних шайтанов – лучше не надо. А большому шайтану требуется олень или лошадь. Ну да я Сивку в обиду не дам.

На ночевку караван расположился невдалеке от поселка.

Крак куда-то исчез с утра и долго не давал о себе знать.

Ребята начали уже тревожиться, как вдруг до них донеслись его отдаленные крики и собачий лай.

Дед с просиявшим лицом моментально схватил ружье и выстрелил.

Вскоре из лесу донесся ответный выстрел.

– Вогулы! – с торжеством вскричал старик, подбадривая свою Сивку ударом ветки, но Сивка, несмотря на это поощрение, не обнаружила большой энергии.

Надо сказать, что лошади за эту трудную дорогу совсем измучились и имели крайне изнуренный вид. Было ясно, что им не дойти до далекого еще лога у Пяти ручьев.