Виталий Мельников - Искатель. 1985. Выпуск №4

Слова Гарри обрадовали Роберта. Это было уже задание, но он ничем не выказал радость.

— Как и где? — только и поинтересовался он, с деланным безразличием глядя перед собой на дорогу.

— Тебе надо будет с месяц пожить в молодежном трудовом лагере. Это не очень далеко от Лондона, в Соунси, и ты сможешь приезжать на уик-энд, думаю. Тем более тебе все равно надо на какое-то время исчезнуть из столицы.

— Что я там буду делать? — с напускным хладнокровием спросил Роберт.

— Ты согласен? — вопросом на вопрос ответил Гарри.

О ветровое стекло ударился какой-то жучок.

— Конечно, — с готовностью ответил Роберт, провожая глазами ползущего по стеклу жучка.

«Уцелел, не разбился!» — с удовлетворением подумал Роберт, а Гарри между тем продолжал инструктаж:

— Ты должен вести себя в лагере как все, ничем не выделяться и ждать человека, которого я тебе покажу. Деньги-то у тебя есть?

— Не густо, — признался Роберт.

Гарри достал бумажник.

— На, возьми. Они могут тебе пригодиться. — Он отсчитал Роберту несколько банкнотов по двадцать фунтов.

Роберту не хотелось одалживаться, но и отказаться от денег он не мог себе позволить.

— Я потом верну, — пообещал он, пряча деньги во внутренний карман куртки.

Джон Гарольд Симмонс был режиссером-кинодокументалистом. Однако даже те, кто хорошо знал его, пожалуй, удивились бы, услышав полное имя. Несмотря на возраст, он так и остался для всех просто Джонни. Друзья приписывали ему следующую фразу: «Я участвовал в шести государственных переворотах, три из которых сумел предотвратить».

Джонни уверял, что ничего подобного не говорил, хотя мог бы сказать с полным основанием, ибо все это было недалеко от истины. В его творческом багаже не имелось ни одной относительно «спокойной» съемки, ни одного ровного, тривиального фильма. Он постоянно искал темы острые, что называется с перчиком, такие, которые волновали бы не только его соотечественников, но и весь мир.

Сегодня Симмонс ехал на базу Гринэм-Коммон. В окне проплывал обычный английский ландшафт: невысокие зеленые холмы, по которым бродили овцы, крутые острые крыши домов, покрытые черепицей; блеснула на солнце речушка с заросшими пыльным кустарником берегами.

Военная база раскинулась на возвышенности, обрамленной серой лентой бетонки. К ней почти вплотную подступала роща. У главных ворот на поляне раскинулся палаточный городок. Его вполне можно было бы принять за обычный туристический лагерь, не будь перед ним трехметрового забора из двух рядов колючей проволоки с нависшим козырьком и пузатой спиралью Бруно посередине. Забор был сплошь увешан фотографиями детей. Симмонс знал из газет, что это дети женщин, которые жили в лагере раньше или живут в нем сейчас, а также тех, кто приезжал в Гринэм-Коммон, чтобы выразить свою солидарность с поселившимися здесь женщинами.

Беззащитные детские лица — серьезные — и улыбающиеся, капризные и озорные, пойманные любительским «Кодаматиком» и объективом профессионального фотографа — заглядывали в глаза каждому, кто приближался к базе, как бы спрашивая: а что будет с нами, если атомная война все-таки разразится?

Симмонсу вспомнилось интервью, которое он записал на пленку минувшей весной в Гамбурге. Одна из участниц «Марша мира» сказала: «У меня двое детей. Моя прямая обязанность — беречь их от насморка и простуды, следить, чтобы с ними ничего не случилось дома, чтобы они не попали под колеса машины на улице. Но почему же никто не хочет понять, что, как мать, я несу не меньшую ответственность и за то, чтобы уберечь их от угрозы ядерного уничтожения?»

«Быть может, где-то здесь и фотографии ее малышей?» — подумалось Симмонсу. Женщина говорила, что собирается летом посетить лагерь в Гринэм-Коммон. Он решил разыскать в архиве интервью с ней, затем еще раз окинул взглядом скрывающуюся за изгибом забора галерею детских лиц и направился к лагерю.

Как и к «бобби», к журналистам в Гринэм-Коммон привыкли и не обращали на них внимания. Вокруг походного примуса, на котором тихонько посвистывал ярко-оранжевый чайник, расположились женщины в годах. Они по-домашнему пили чай с молоком. Около соседней палатки молоденькая девушка пришивала к куртке эмблему лагеря — черной крылатой ракете преградили путь скрещенные руки. Ее подруга, сидя на корточках, красной краской выводила буквы на длинной матерчатой полосе транспаранта, подложив под нее лист фанеры.

Симмонс замедлил шаги.

— Вы откуда, девушки? Каким ветром занесло вас в Гринэм-Коммон? — спросил он, приподняв шляпу.

— Я из Глазго! — ответила та, которая пришивала к куртке эмблему.

— А я из Лампегера, — оторвав глаза от транспаранта, улыбнулась ее подруга и пояснила: — Это в Уэльсе.

Впрочем, пояснение было лишним. Ее сильный уэльский акцент говорил за себя сам.

Симмонс окинул взглядом палатку — малогабаритную и, казалось, до того легкую, что подуй ветер посильнее, и ее унесет.

— Тяжело, наверное, жить в палатке? — посочувствовал Симмонс.

Мягкие губы девушки из Уэльса неожиданно отвердели.

— Лучше жить в палатке, чем вовсе не жить! — тряхнула она головой.

Симмонс хотел было продолжить разговор, но тут его внимание привлекла стройная блондинка с распущенными волосами. Он вспомнил, что видел ее накануне в выпуске теленовостей. Она стояла в окружении женщин и что-то живо объясняла журналистам. Симмонс еще раз приподнял шляпу и, пожелав девушке из Глазго и ее уэльской подруге всего хорошего, направился к заинтересовавшей его группе. Подойдя поближе, прислушался.

— Джентльмены, вы пишете и говорите по телевидению и радио, что мы на содержании Москвы, — говорила блондинка, открывая сумочку. — А теперь убедитесь, кто помогает нам на самом деле. Вот чеки.

Опередив коллег по профессии, Симмонс выхватил из рук девушки стопку бумажек и стал их перебирать.

Чеки в основном были достоинством в пять, десять, пятнадцать фунтов. Но попадались и выписанные на довольно солидные суммы.

«Семьсот фунтов стерлингов» — значилось на одном из чеков.

— Кто жертвовательница? — поинтересовался Симмонс, тщетно вглядываясь в неразборчивую подпись.

— Барбара Лоусен из города Бигги-Хилл в графстве Кент, — ответила синеглазая блондинка с распущенными волосами и, достав из сумочки голубой конверт, добавила: — Кроме денег, Барбара прислала письмо.

— Можно прочесть? — протянул Симмонс руку к конверту.

— Я сама! — решительно возразила блондинка

«Мне 72 года. Я уже не в силах помочь вам своим присутствием на базе, но у меня есть скромные сбережения, и я охотно поделюсь ими…» —

прочла девушка выразительно и громко. Но вот интервью окончилось, и журналисты в поисках тем и сюжетов разбрелись по лагерю кто куда. Только Симмонс не торопился.