Леонид Панасенко - Искатель. 1985. Выпуск №5

И Рон Гре проверял аппаратуру. Она насчитывала более десяти миллионов связей и деталей, которые могли нарушиться и выйти из строя. Хорошо, если удастся обнаружить неисправность. Но страшно подумать о противоположном исходе. Ведь он будет означать, что биоконтакт с подопечным потерян навсегда и Рон Гре провалил важный эксперимент. Вряд ли лысый Роооз похвалит тогда своего техника.

За спиной Рона Гре зашуршало, что указывало на то, что кто-то проник в лабораторию. По идее это мог быть только лысый Роооз. Рон Гре обернулся.

Это и был лысый Роооз. Но прежде чем Рон Гре успел представить разнос, который последует — а налицо установка, вывернутая наизнанку, — Роооз заговорил, причем довольно необычно.

— Здравствуйте, любезнейший, — сказал Роооз. — Проводим, получается, запрещенные опыты?

— Вам виднее, — дипломатично ответил Рон Гре.

— Виднее, любезнейший, — подтвердил лысый Роооз, кивая кубическим черепом. — Мы, кажется, склонны к далеким выводам? С огнем играем помаленьку, не так ли? А теорию игр, получается, подзабыли?

— Не изучали, — миролюбиво сказал Рон Гре. — Я же всего-навсего техник.

Лысый Роооз очень удивился.

— Техник? А где хозяин установки? — На ладони Роооза возник памятный кристалл. — Некто Роооз?

Рон Гре не успел решить для себя, что делать, как в лаборатории появился еще один, совершенно незнакомый.

— Я здесь, — сказал он. — А почему вы не явились на пункт обмена? Вы похитили мое тело! Я буду жаловаться в Бюро Наказаний!

Лысый Роооз самодовольно усмехнулся.

И вот лже-Миронов проводит меня через взлетное поле, среди кораблей (некоторые жутко запущены), потом сквозь этот их городок, больше всего напоминающий трущобы проклятой древности, потому что сделаны домики из чего придется, и мне даже становится понятно, куда делись куски оболочки, которых не хватает на некоторых звездолетах. Нет, думаю, голубчики, моей-то обшивкой вам при всей вашей «автономии» поживиться не удастся, потому что корпус нашего корабля после встречи с метеоритами годится разве что на изготовление решета. А Роберт лже-Миронов подводит меня тем временем к самому хилому домишку, и мы вместе входим внутрь. Там нас встречает штурман Николай Криницкий, которого я довольно хорошо знаю, хотя он и учился на год раньше меня, и который — я в последнем уверен — работает сейчас смотрителем где-то на глубоководных плантациях.

Леди и джентльмены, думаю я, познакомьтесь теперь со штурманом лже-Криницким.

— Ба, да это никак Сашка Буров! — оглушительно басит он, подскакивая с кровати, на которой лежал прямо в одежде. Мы, конечно, обнимаемся и все как положено, потому что, хотя его неглупым и не назовешь, он парень неплохой, и я действительно рад его видеть, а потом он неожиданно заявляет:

— Ты, главное, не расстраивайся, — тут он хохочет, будто отмочил отличную шутку, и продолжает: — Ты, Сашка, главное, не огорчайся. Сними с себя траур, вот что я тебе скажу.

— Я и не огорчаюсь, — говорю я. — С чего мне огорчаться? И никакого траура я не надевал.

— А вот здесь ты, Сашка, не прав, — заявляет в полный голос Николай Криницкий. — Человек он, может, и нехороший, но все-таки человек. Я тебе вот что скажу главное, Сашка, гуманистом надо быть. Ты тело-то привез?

— Чего? — говорю. — Какое еще тело?

Николай Криницкий смотрит на меня как на последнего на свете кретина.

— Ведь ты, Сашка, с Никитиным летал? — говорит он — Отвечай, Сашка, с Никитиным или не с Никитиным?

— Ну, с Никитиным, — отвечаю.

— Никитина ты сюда привез?

— Ну, привез, — говорю. — Только я на борту его оставил, на орбите.

— Это ничего, — заявляет мне Николай Криницкий. — Главное, что привез, я вот что тебе скажу. А мы уж устроим ему пышные похороны.

Заявляет он это совершенно серьезно, хотя и без особенной скорби. Но мне от подобных слов только непонятнее.

— Какие еще похороны? — спрашиваю.

— Пышные, — отвечает мне Николай Криницкий. — Согласно местному обычаю. По всем правилам науки и техники.

Бедняга, думаю я про Никитина, а он-то сюда рвался. Как рвался! Но, как вы сами понимаете, давать в обиду своего единственного капитана я тем не менее не собираюсь.

— А без похорон, — спрашиваю, — никак нельзя обойтись?

Николай Криницкий глядит на меня укоризненно.

— Без похорон, Сашка, — говорит, — никак нельзя. Главное — гуманистом надо быть, вот что я тебе скажу. Хоть и далеки мы от Земли, но не должны скатываться до варварства, дикости и самоуправства.

— У нас для него даже кладбище специальное есть, — добавляет лже-Миронов, и опять я испытываю обычное для сегодняшнего дня чувство, будто кто-то из нас где-то чего-то недопонимает. Нет, друзья, думаю я, уж в третий-то раз вы меня сегодня в дураках не оставите. Дудки-с.

— Слушай, Коля, — говорю я Криницкому. — А почему я думал, что ты работаешь где-то подводным смотрителем?

Он на меня смотрит очень серьезно.

— Ты, главное, Сашка, вот что, — говорит он. — Ты, главное, не называй меня Коля, а то путаница получится.

— Интересно, — говорю. — И как же ты теперь прикажешь себя называть?

— Николя.

— Что-о-о?

— Николя, — заявляет он по прежнему без тени смущения — Зови меня Николя.

Я гляжу на лже-Миронова, тот равнодушно смотрит в окно на далекие вертикальные силуэты звездолетов, будто и не слышит всей этой тарабарщины. Да они тут все одинаковы, думаю я с тоской. В хорошую же ты компанию затесался, штурман Буров. С корабля сюда. Здесь ведь тоже одни сумасшедшие. Но что делать?

— Николя так Николя, — говорю я. — А можно короче — Ник?

— Нет, — говорит. — Ник никак нельзя.

— А Николай?

— И Николай нельзя, — говорит он. — Николай — имя резервное.

— Ладно, — говорю я. — Не хватало мне еще в разном бреду разбираться. Я же не специалист. — Слушай, Николя, а почему я думал, что ты работаешь где-то смотрителем?

— Где точнее? — спрашивает он.

— Где-то на подводных плантациях.

— На Земле? — спрашивает он.

— На Земле.

Николя Криницкий оглушительно хохочет во все горло.

— Тогда это не я, — заявляет он во всеуслышание. — Наверно, Сашка, это как раз и будет Николай.

Ага, думаю я, так все-таки легче. Диагноз, по крайней мере, ясен. Обыкновенное раздвоение личности.

Здесь лже-Миронов перестает любоваться силуэтами звездолетов и поворачивает к нам изнывающую от безделья физиономию.

— Не надоело? Дел полон рот, а они разговоры разводят.

Лицо Николя Криницкого приобретает выражение, свойственное некрупным бизнесменам и работникам системы охраны общественного порядка.

— Дела, — заявляет он строго. — Дела — это хорошо, вот что я вам скажу. А разве у нас есть дела?

— Полон рот, — говорит лже-Миронов. — Ракету с леса снимать — раз. И еще мои жабы. Словом, без всей гоп-компании не обойтись.