Василий Веденеев - Искатель. 1986. Выпуск №3

— Удобная позиция на все случаи… «жизни» — едва не вырвалось у меня.

Мы помолчали.

— У вас больше нет ко мне вопросов? — спросил я тоном, который обидел бы любого человека: интересно, как он отреагирует на тон.

Кирилл Мефодиевич подавал мне предостерегающие знаки, но я их «не замечал». В конце концов передо мной машина — очень сложная, но все же машина. Тон она, вероятно, не воспримет, ей важна лишь заключенная в словах информация,

Оказалось, что я недооценил «шкаф». Он забавно замигал индикатором и сказал:

— Кажется, вы меня невзлюбили, сударь.

— А почему я должен был вас взлюбить?

— Ну да, мы такие разные. Но если бы я был скульптурой или куклой, или, например, восковой фигурой, очень похожей на вас, разве вы стали бы разговаривать со мной? Разве вы беседуете с животными, состоящими из того же материала, что и люди?

— Иногда беседую, — ответил я, вспомнив об Опале.

— Как с равными?

«Вот до чего можно дойти, — подумал я, — этот ходячий шкаф спрашивает «как с равным?», а ты не знаешь, что ему ответить». Я рассматривал его и четко видел заклепки и неровности в стыках декоративных листов пластмассы. Их явно подгоняли в спешке. Вон виднеется и треугольный штамп изготовителя — три буквы: КИК, Киевский институт кибернетики. Вспомнил ответственного работника этого института, приятеля Владимира Лукьяновича, который приходил в наш институт — высокого, худого, подвижного, с острыми локтями. Представил, как они договаривались, где будет проходить испытания экспериментальный образец ДЭФ 18 С, как наш шеф торопил своего приятеля…

Я стряхнул с себя оцепенение Пора кончать «беседу», не то она заведет в еще большие дебри.

— Я уже объяснил, что ход моих опытов зафиксирован в лабораторном журнале…

— Извините мою назойливость, — просительно сказал он. — Простите меня за повтор. Я пройду испытания и больше не буду работать рядом с людьми на Земле. Меня предназначают для работы в космосе…

— А я не могу выдать вам информации больше, чем записано в журнале. Понимаете?

— Да, — отозвался он. — К сожалению, понимаю. И не только это, сударь.

— Что же еще?

— Человек всегда боится уступить свое место лидера. Где бы то ни было. Вы, люди, создали меня, чтобы я помог вам достичь подлинного лидерства в природе, но сами боитесь, как бы я не обогнал вас. А ведь я — только первый этап…

Теперь зеленый индикатор светился предостерегающе.

— Кто будет вторым?

— Сигом.

— Вы уверены, что это удастся?

— Уверен. Если только… — он чуть запнулся, и я это отметил. — …если только при создании человеческого разума не была использована какая-нибудь жизненная сила или еще нечто непознаваемое, мистическое… — Он говорил без иронии, но она скрывалась в его словах.

— Других ограничений нет?

— Нет. Как только химики создадут материалы, превосходящие пластичностью живые ткани, вы приступите к конструированию сигомов. И у вас появятся новые опасения…

— Не беспочвенные, — не удержался я.

— Мы только ваши творения, ваши детища, призванные помочь вам, помимо колонизации космоса и подобных насущных дел, не исчезнуть, не раствориться в природе, как другие ее создания. Зачем же нам бороться с вами? Нам не нужны ни эта планета, ни воздух, которым вы дышите, ни пища, которую вы употребляете…

«Он прав, — думал я. — Нам не из-за чего опасаться его или не любить. И все же я его опасаюсь и не люблю. Почему? Или таковы законы лидерства?»

Мне показалось, что его фотоэлементы уставились на меня выжидающе, и я поспешил сказать:

— И все же большей информации, чем та, что отражена в журнале, у меня для вас нет. Придется вам довольствоваться ею.

— Прощайте, сударь, — сказал он. — Наверное, мы больше не встретимся. Испытания близятся к концу.

Прошло меньше месяца — и я снова оказался в знакомой приемной. Вместо Веры меня встретил белобрысый молодой человек, стройный, вежливый, приветливый.

Как только я назвал себя, он ответил «пожалуйста» и указал рукой на обитую дерматином дверь.

За директорским столом сидел человек лет пятидесяти в очках с толстыми линзами. Углы рта у него были уныло и как-то брезгливо опущены. Он коротко поздоровался, сказал:

— Попрошу подробней рассказать о ваших взаимоотношениях с директором и — особенно — с его заместителем Кулебой. Ваши слова будут записываться.

Дверь кабинета наполовину открылась, пропустив Олега Ильича. Он взглядом испросил у сидящего за столом разрешения присутствовать и сел сбоку, вне моего поля зрения. Может быть, так у них было принято. Его приход не смутил меня, скорее разозлил — после нашей последней встречи у речного вокзала осталась какая-то настороженность, недоговоренность, и к сближению она не располагала.

Я рассказывал только то, о чем меня просили, — только о взаимоотношениях с директором и Кулебой, не упоминая о своих выводах и оценках. Пусть сами их делают.

Человек в очках слушал, не перебивая, глядя в окно. На меня взглянул, когда я закончил За холодным блеском линз угадывались пытливые глаза.

— Вы забыли рассказать о том, как обходились без запланированных средств, — послышался сбоку голос Олега Ильича.

«Кажется, это у них называется перекрестный допрос, — подумал я. — А, не все ли равно?»

Пришлось рассказывать о своих вынужденных изобретениях. Иногда человек за столом задавал вопросы, уточняя даты, потраченные материалы, суммы денег.

— Изобретательство поневоле задерживало основную работу?

— А где же было взять аппаратуру? — со злостью спросил я.

Опять послышался голос сбоку:

— И еще вы забыли рассказать, Борис Петрович, о предложении Кулебы обмануть комиссию.

Вот как, они знают и об этом? Но в кабинете тогда нас было двое И еще Вера в приемной. Кажется, этот Олег Ильич не терял времени зря.

Я намеренно не поворачивал головы к нему, смотрел только на сидящего передо мной. И его же спросил, правда, не таким тоном, как мне хотелось. Подвел предательски дрогнувший голос:

— Можно узнать, в чем меня обвиняют?

— Обвиняют не вас, а директора и его заместителя, которого он пригрел и защищал. Вас же вызвали как свидетеля.

— И пострадавшего, — добавил Олег Ильич, за что удостоился предупреждающего взгляда

Я рассказал о том, как воспринял предложение Владимира Лукьяновича, что ответил.

— Предвидели, что вас ожидает?

— Это было нетрудно.

— Борис Петрович, прежде, чем мы расстанемся, должен вас предупредить…

«Вот оно, начинается!..» Я спросил, не скрывая иронии:

— Никому не рассказывать о нашей так называемой беседе?

Его лицо преобразилось. Бледные щеки округлились, губы изогнулись. Он засмеялся длинно и заливисто, и ему вторил Олег Ильич.