Василий Веденеев - Искатель. 1986. Выпуск №3

…Когда проснулся вторично, почувствовал себя значительно лучше. Сестра снова принесла напиток с каким-то сильным стимулятором, чай с сухариками, кашу.

Я поел. Силы возвращались ко мне. Сумел встать на нетвердые ноги, накинул халат. Палату покачивало, как корабль в легкий шторм.

— Упрямец какой! — с одобрением заворчала сестра. — Ладно уж, провожу вас к вашей девушке… Обопритесь на меня. Да не бойтесь, я сильная.

Мы спустились по лестнице на нижний этаж, прошли по длинному коридору. Навстречу в накинутом на плечи белом халате шел грузный мужчина с широкими, будто наклеенными бровями и лицом цвета красноватой меди. Да ведь это академик Михайленко, по слухам — друг Евгения Степановича, один из вице-президентов Академии наук. Что ему здесь нужно?

Академик, задумавшись, направился было к выходу, но случайно поднял на меня взгляд и остановился:

— Не ходите сейчас к ней. Завтра. Еще лучше — послезавтра.

Откуда он знает, кто я и куда направляюсь? Виделись всего раз во время посещения им института. Виктор Сергеевич тогда привел его в нашу лабораторию, представил сотрудников, сказал о каждом несколько слов. Но мог ли он запомнить меня? Чепуха! Он ежедневно видит сотни таких… Голова закружилась сильнее. Я спросил:

— Как она?

— Лучше, но очень слаба. Если бы не Василий Георгиевич…

«Кто это Василий Георгиевич? — подумал я. — Наверное, дядя Вася».

Академик между тем отстранил сестру, взял меня под локоть. Я уперся:

— Хотя бы взглянуть.

— Нет! — почти крикнул он.

— Но, позвольте, вы же не врач, — начал злиться я. — И вообще… «При чем здесь вы?» — хотел спросить, но он опередил меня:

— Я отец Тани.

«Ну да, вот оно что, Таня Михайленко, дочь академика Михайленко. Вот откуда она знает начальство, их детей и внуков…»

Больше я не сопротивлялся. Послушно шел с ним, продолжая думать: «… А я обижался, что не приглашает в дом. Ларчик открывается просто».

Академик довел меня до моей палаты, слегка подтолкнул:

— Поправляйтесь. Завтра зайду за вами, вместе ее навестим.

Не успел я улечься в постель, как в дверь палаты тихо постучали. Уже знакомая мне сестра просунула голову:

— К вам посетитель. Можете принять?

В палату с портфелем в руке вошел следователь Олег Ильич, кивнул как старому знакомому, развел руками:

— Извините, Борис Петрович, служба. Придется задать вам еще несколько вопросов, чтобы закончить следствие об убийстве академика Слепцова. Помнится, вы говорили, что полиген «Л» должен был вызвать активизацию умственной деятельности у шимпанзе, и высказывали опасение, что он не подействовал так, как планировалось…

— Помню, — сказал я. — Лучше бы не помнить.

— Я сделал выписки из лабораторного журнала, — продолжал он. — Но остаются некоторые неясности. Как вы думаете, почему шимпанзе решил убить Слепцова?

— Решил… убить?!

— Да. Он заранее подготовил ловушку — веревку и доску, чтобы поймать человека и ударить его о прутья клетки. Когда он отравил хлорофосом вожака Тома, мотивы понятны — устранение соперника. Он рассчитывал вместо него попасть в клетку к самкам. Неслыханная изобретательность даже для шимпанзе…

Олег Ильич кинул на меня быстрый взгляд: как реагирую?

— Но вот зачем ему понадобилось устранять Слепцова?

Я вспомнил, что после смерти Тома мы стояли у клетки Опала, и Виктор Сергеевич не согласился перевести его в большую клетку на место вожака. Но как мог Опал понять его слова? Даже при всей его изобретательности…

И внезапно будто что-то кольнуло в груди. А наши занятия по «языку жестов»? Опал понял не слова, а жесты, мимику, такую богатую у Виктора Сергеевича.

Я вспомнил весь тот проклятый день: и как академик ответил мне, когда я рассказал о странном поведении шимпа, и как оставался в виварии понаблюдать за Опалом, как сверял энцефалограммы и результаты химических анализов. Неужели он догадывался, что шимп притворяется? Ответа мне уже не получить… Я знал, что придется еще долго, очень долго вспоминать и никто не спасет меня от этих воспоминаний. Пожизненная казнь — вот как это будет называться…

Придя в институт, я направился в виварий. Что так неудержимо влекло меня сюда? Какая привязка оказалась сильнее муки, боли, отвращения, связанных в памяти с этим местом? Мне не узнать о ней, ибо она пружинно скрыта в подсознании и способна оттуда управлять тем, что называют сознательной деятельностью. Когда-то я читал, что убийцу неумолимо влечет на место преступления. Даже невольного убийцу…

В большой клетке суетились обезьяны. Они узнали меня и заверещали, протягивая руки за подарками.

Клетка Опала была пуста. Концы проводов висели, как змеи, караулящие добычу. Я почему-то осторожно переступил через совершенно пустое пространство у клетки и только потом вспомнил, что там когда-то был очерчен мелом контур тела.

Я стоял, взявшись двумя руками за прутья решетки, уткнувшись в них лбом, и смотрел в угол, где часто сидел Опал. Именно в том углу под соломенной подстилкой — мне рассказал Олег Ильич — нашли приспособления: куски проволоки и дерева, связанные обрывками веревки, с помощью которых шимпанзе доставал и подтягивал к себе то, что ему было нужно. С помощью этих же орудий он ухитрился добыть хлорофос и забросить отравленный банан в клетку Тома. Пожалуй, он мог бы претендовать на патент изобретателя. Горе существу, если изобретательность родится в нем прежде, чем нравственность. А в нашем мире часто случается именно так. И в этом — одна из причин величайших трагедий…

Я повернул голову на звук знакомых шаркающих шагов. Дядя Вася, Василий Георгиевич, подошел ко мне. Я крепко пожал ему руку, и он понял, что для словесной благодарности у меня просто нет нужных слов.

— Как коллега, скоро выйдет? — спросил он.

— Не скоро.

Я видел, что дядя Вася хочет о чем-то еще спросить меня, но не решается, и помог ему:

— Хотите узнать о моей работе?

— Точно так. Об Опале. Выходит, он соображал почти как человек?

— Нет, дядя Вася, до человека ему было далеко.

Он обрадовался:

— Вот и я говорю коллегам — разве ж человечность в таких делишках проявляется, чтобы как лучше сфинтить да схимичить, или пакость всякую изобрести. Это и зверюга сможет, особливо ежели вашего полигена или чего другого хлебнет…

Он явно расположен был пофилософствовать, но дверь тамбура открылась, стукнув по ограничителю, и в виварии появился, чуть согнувшись, чтобы не удариться головой о светильник, человек в синем халате. Вместе с ним вошла тревога. Быстрыми порывистыми движениями он мне кого-то напомнил. Крупные правильные черты лица, взгляд прицельно внимательный, острый. «Раз увидишь — и ни с кем не спутаешь», — подумал я.