Владимир Рыбин - Искатель. 1987. Выпуск №1

Никого не было видно ни в селе, ни в поле, ни на дороге, серой змеей уползавшей вдаль. До ближнего изгиба дороги метров пятьсот, многовато для засады, ну да снаряды достанут.

Не таясь, они обошли высотку. «Банька» наверху оказалась часовенкой, сложенной из очень старого крупного кирпича, рассыпающегося от времени. Красные выбоины в ее углах казались пятнами крови. Безоконная часовенка эта не имела и дверей. Может, они когда и существовали, но теперь в квадрате входа не было даже косяков. И ничего вокруг часовни — ни кладбища, ни каких-либо отдельных могильных памятников — просто поле. Не отгадать, зачем она тут поставлена. Да Меренкову с Гавриловым и не до разгадок было. Горячее солнце этого дня катилось к дальнему горизонту, а дел еще была целая пропасть. И главные из них — окопаться, чтобы уж бой так бой, зарыть танк, произвести подлинную разведку, узнать, где все-таки немцы, проходили через село или еще не добрались до него?

На всех оказалась только одна-единственная малая пехотная лопатка, танковый окоп ею не выкопать.

— Надо в село идти, — сказал Гаврилов.

Меренков с уважением посмотрел на сержанта. Был тот невысок ростом, и лицом вроде бы в стратеги не вышел. Но показался он Меренкову в этот миг высоким и крепким парнем, на которого можно положиться.

— Ночью надо бы. Обнаружимся раньше времени.

— То ли обнаружимся, то ли нет — еще вопрос, а без лопат не обойтись.

И, не спрашивая больше ни о чем, будто дело было уже решенное, сержант заоглядывался, соображая, кого бы послать. Посылать было некого, кроме как безлопатных красноармейцев Бандуру да Дынника. Один, по мнению Гаврилова, был из тех, кто больше языком умел, а что потяжельше, скидывал на других, а другой и вовсе ясно, почему без лопатки: глазеет по сторонам, будто и войны никакой нет, то ли контуженый, то ли такой уж мечтатель. Удивительно, как он еще винтовку не потерял. Был еще он сам, сержант Гаврилов, ну да оборона — дело серьезное, отлучаться надолго ему, хоть и самозваному, но все же командиру, сейчас не следовало.

Бандура сразу напрягся весь, как только Гаврилов глянул на него. Такие задания, где можно развернуться, он чуял заранее.

— Будут лопаты, товарищ сержант! — радостно крикнул он, хотя Гаврилов еще ничего и не сказал.

— Да узнайте про немцев. Да не выпячивайтесь на всю-то деревню. Не мне вас учить.

— Само собой.

Прозвучало это двусмысленно. Но ни Гаврилов, ни Меренков не обратили на это внимания, не до того было.

Едва посланные за лопатами исчезли в лесу, как лейтенант в сопровождении сержанта и бойца, у которого была малая лопатка, побежал к опушке, чтобы определить место для танкового окопа да наметить ориентиры, сектора обстрелов и прочее, чего требовала серьезная оборона. Ни разу еще за дни боев не пришлось ему по всем правилам использовать знания, полученные в военном училище, из которого, спешно приняв экзамены и нацепив положенные кубики на петлицы, вытолкнули их на пятый день войны. И он мысленно составлял карточку огня, видел ее перед собой, словно она была уже нарисована, и угловые величины видел, и ориентиры — одинокое дерево — 1600 метров, кусты, зачем-то оставленные среди хлебного поля, — 900 метров, изгиб дороги,

Еще издали лейтенант наметил место основной позиции. Часовенка осталась в стороне, она — самый заметный ориентир, окопаться возле нее — значит помочь врагу пристреляться. Быстро, как делал не раз, лейтенант отмерил шагами расстояние — семь метров в длину, четыре в ширину. Воткнул колышки в плотный, давным-давно не копанный грунт, взял у бойца лопатку и начал подрезать дерн по периметру обозначенного прямоугольника.

— Как фамилия? — спросил бойца.

— Красноармеец Митин.

— Вот так, Митин, срезай по всей площади. Дерн относи в сторону, клади вот так, травой на траву. Потом придется бруствер обкладывать.

— Ничего себе! — удивился боец. — Всю ямину копать?

— Всю копать, на метр глубиной. Вот тут будет бруствер, там — аппарель, чтобы танк в окоп въехал.

— Ничего себе…

Прибежал танкист, ни слова не говоря, ухватил лопатку.

Но Митин лопатку не отдал. Велик ли опыт войны, но его хватило, чтобы крепко усвоить: лопатку, как и оружие, котелок да ложку, держи при себе, на минуту выпустишь из рук, можешь уж не увидеть.

— Ничего себе, — проворчал он. — Жену отдай, а сам, стало быть…

— Тогда копай, если такой жадный, — согласился танкист и подхватил брошенную дернину.

Гаврилов между тем наметил места стрелковых ячеек. Знал он: пехота при танках должна прежде всего охранять танки, чтобы никто не подобрался к ним, используя близкие непростреливаемые пространства.

Вечер долго не хотел гасить раскаленные дымы, затянувшие горизонт, и они мучительно багровели, отбрасывая на хлеба, на траву, на лица людей кровавые отблески.

Единственная лопатка мелькала, не останавливаясь ни на минуту, но огромный прямоугольник черной земли вроде бы ничуть не углублялся, как был — на штык — после снятия дерна, так и оставался. Земля была твердая, как утрамбованная, приходилось долбить наотмашь, прежде чем набиралась горсть комьев.

— Зачем уродоваться-то? — ворчал Митин. — Только чтобы пальнуть да уйти? Так можно пальнуть-то и без копания.

— Разговорчики! — взвился Меренков. — Ты пока что боец Красной Армии и обязан выполнять приказания.

— Ты ему объясни, лейтенант, — сказал Гаврилов.

— Немец завтра навалится, он объяснит.

— Ничего себе. Зачем ждать, когда он навалится?..

— Я же говорил: горючего нет.

— Оборона тут, что ли?

— Оборона!

— Приказа же не было.

— Я приказал.

Митин уже не копал, стоял перед лейтенантом и сверкал на него глазами.

Сержант Гаврилов, ни слова не говоря, поднял брошенную лопатку, начал остервенело долбить землю. На него смотрели некоторое время, молчали. Потом лейтенант Меренков заговорил, уже не срываясь на крик, но по-мальчишески вытянутая шея его ясней ясного говорила, как непросто дается ему это спокойствие:

— Всем миром чего ж не воевать, на миру-то, ясное дело, не так страшно. Немец как раз на это и рассчитывает, думает, если, мол, прорваться да окружить, русские и разбегутся. Немец-то думает, что мы, как и он сам, только по строгим приказам воюем. Нет приказа — поднимай руки. Нам, что же, так и поступать, как немец хочет?! Не-ет! — Он еще больше вытянул шею и сорвался-таки на крик. — Мы каждый в одиночку-горло рвать будем. Мы немцу такую войну покажем, какая ему и не снилась. Ясно?!

— Ясно-то ясно…

— А раз ясно, копайте. Танк в обороне должен быть зарыт…

И тут сержант Гаврилов как-то по-особому вскрикнул, опасливо отстраняясь от большого кома земли, который он держал перед собой обеими руками. Меренков шагнул к нему и вдруг почувствовал то, чего не испытывал ни разу даже в самых тяжких боях, — темную жуть, ознобом пробежавшую от затылка вниз по спине: с протянутых рук сержанта пялился на него черными глазницами человеческий череп.