Владимир Рыбин - Искатель. 1987. Выпуск №1

— Лопаты принесли? — спросил лейтенант.

— Только две, — сказал Бандура. — Мы же не ходили по дворам, чтобы не выставляться на всю деревню. — Он резко обернулся, крикнул: — Марыська, тащи лопаты.

— Вы что же, женщину заставили лопаты тащить? — вскинулся Меренков.

— Да какая она женщина? Девчонка.

— Тем более.

Чем-то он был не похож сам на себя в эту минуту, и Бандура тотчас все понял по-своему, сказал тихо:

— Очень она красивая, товарищ лейтенант.

— При чем тут красивая!

— Ни при чем, конечно. Только мы рассудили: нельзя такую кралю немцам оставлять.

— Мы на войне, товарищ боец!

— Знамо, что на войне. Не на войне совсем было бы по-другому.

— Разговорчики! — встрял сержант Гаврилов. — Бери лопаты и бегом с Дынником рыть окоп.

— Уходим, — заулыбался Бандура. — Мешать не будем. А немцев в селе еще не было. Не приходили немцы.

Улыбка его в неверном свете луны показалась Меренкову насмешливой гримасой. Захотелось накричать на этого не в меру болтливого красноармейца, но он сдержался в первый момент, а затем и вовсе забыл про него, засмотревшись на девушку; она словно бы плыла через хлебное поле, и колосья бесшумно раздвигались перед ней. Серебристый ореол стоял над ее непокрытой головой, и плечи серебрились, и коса, перекинутая на грудь, поблескивала таинственно и волнующе. Лицо девушки терялось в темноте, но Меренков уже был уверен, что такой красоты он не видал ни разу.

— Ты кто — врач? — спросил Гаврилов, не дождавшись, когда Меренков опомнится.

— Ни, я ветеринар, в техникуме учусь.

— Ветеринар, да еще неполный. А ведь у нас лошадей нет.

— Я и людей могу, — Голос у нее был мягкий, грудной, такой голос, от которого парни теряют головы.

— Иди домой, — сказал Гаврилов, косясь на Меренкова. Тот молчаливо кивал, и было непонятно, соглашается он или возражает.

— Я не пойду.

— Здесь опасно…

Девушка вдруг взмахнула руками и закричала громко: испуганно, слезно:

— А там не опасно?! Вы ушли, и все. А немцы придут… Да я лучше удушусь… Или нет, я лучше застрелюсь прямо тут вот, пусть вам будет стыдно…

Она выхватила из-под курточки черный предмет. Блеснула воронением сталь, щелкнул затвор. И тут лейтенанта как подхлестнули, ринулся к девушке, обхватил ее, вырвал пистолет.

— Не смейте! Слышите? Не смейте!

Гаврилов засмеялся.

— Да у нее духу не хватит. Попугать только…

— Хватит! — нервно выкрикивала девушка.

— Не смейте, — твердил свое Меренков. — Нельзя вам. Обещаете?

— Обещаю. Если возьмете в свой отряд. Я комсомолка, все равно в партизаны уйду.

— Мы не партизаны, мы — подразделение регулярной Красной Армии.

— Мне все равно.

— Мы завтра примем смертельный бой с врагом.

— И я с вами.

— Будем драться до последнего.

— И я…

— Пошли, лейтенант, некогда нам тут лясы точить, — грубо прервал Гаврилов этот затянувшийся диалог.

— Обещаете? — твердил свое Меренков.

— Обещаю.

— Я… очень вас… прошу.

— Отдайте пистолет.

— Но чтобы вы больше…

— Больше не буду…

Так, переговариваясь, они пошли к высоте, и Гаврилов, шагавший следом, никак не мог понять, что заставляет их молоть одно и то же? Ладно бы девчонка, что с нее взять, но лейтенант-то уж крови навидался, изматерился в контратаках, огрубел и вдруг рассиропился. Сам он, сержант Гаврилов, до армии жил в деревне, и было у него от мальчишества до женитьбы всего ничего. Только начал за девками бегать, тут уж об армии заговорили. И нашлась одна, согласившаяся ждать его после службы. Оженились в неделю, и он уехал и позабыл о своей молодой жене в школе младшего комсостава, где только и забот было, как бы не оплошать на подъеме, как бы от усталости не пронести за обедом ложку мимо рта, как бы лишний раз не обратить на себя внимание старшины. А потом подняли их по боевой тревоге, и так с тех пор и нету отбоя.

Совсем позабыл. Да вдруг и вспомнил, глядя на внезапно ошалевшего лейтенанта. И будто птица какая прошуршала над головой, обронив в сердце сладкую боль. Гаврилов поглядел вверх. Луна все так же светила в небе, ревниво погасив вокруг себя звезды. Женским прозрачным платочком висело светлое облачко. Даже полоски на нем были точь-в-точь такие, как на том платочке, что перед уходом в армию подарил он жене.

Гаврилов вздохнул и вдруг, рассердившись на себя, сплюнул и заспешил вперед, обогнав лейтенанта с Марысей. Навстречу ему доносился с высоты дружный хохот. Слышались голоса:

— Губы не дуры у Бандуры!

— Его только в деревню и посылать.

И взвинченно-радостный голос самого Бандуры частил скороговоркой:

— …Дынник от нее, а она прямо на шею: хочу, и все тут. «Что, — спрашиваю, — мужики-то в селе совсем перевелись?» — «Все воюют, — говорит, — а тут остались одни недоростки или переростки…»

— Отставить! — взвизгнул за спиной Гаврилова изменившийся до неузнаваемости голос Меренкова. — Хватит болтать!

Может, целую минуту все недоуменно рассматривали вытянувшуюся его долговязую фигуру.

— Это мы так, командир, не сердись, — сказал Бандура, и Меренков как-то сразу обмяк после его слов, будто все время стоял не дыша, набрав полную грудь воздуху, и наконец выдохнул.

— Копать надо, — еле слышно произнес он. И вдруг сорвался с места, выхватил у Дынника лопату, начал торопливо расшвыривать землю направо и налево.

— Вы тут яму копаете?! — испуганно воскликнула девушка.

— Окопы, — не прерывая работы, выкрикнул лейтенант.

— Тут нельзя копать!

Она стояла, прижав руки к груди и отшатнувшись так, что, казалось, вот-вот упадет навзничь.

Меренков застыл с занесенной для очередного удара лопатой.

— Почему? — спросил Гаврилов.

— Это же Святая гора.

— Ну и что?! Мы, милашка, не в игрушки тут играем.

Он нарочно сказал это грубо, боясь, что совсем обалдевший лейтенант, чего доброго, послушается и заставит копать в другом месте, где снова придется резать дерн и начинать все сначала.

— Беда будет.

— Какая беда?

— Я не знаю. Наши здесь ничего не трогали.

— Может, из-за костей? — спросил Митин, деланно засмеявшись, и Гаврилов понял, что испугались-таки славяне. Немцев со всеми их пушками-танками не боялись, а от этого вот неведомого и таинственного у каждого мурашки в штаны посыпались.

— Каких костей?! — испуганно спросила Марыся.

— Да вон, целую кучу нарыли. Кладбище, что ли, тут?

— Не-ет…

— Чего ж тогда?

— Н-не знаю.

Гаврилов демонстративно спрыгнул а неглубокий еще раскоп, отобрал у Меренкова лопату, вонзил ее в землю. Лопата ударилась обо что-то твердое, но не застряла, как застревала в палках и даже в костях, а отскочила. Он выругался, покосился на людей, удовлетворенно отметив про себя, что минутный испуг проходит, обкопал подвернувшийся под лопату предмет, оказавшийся тонким и длинным, ухватил за один конец и вырвал из земли целиком. И понял: какая-то насквозь проржавевшая железяка почти метровой длины. Он взял ее за конец, там, где торчала небольшая поперечина, поднял над голевой, собираясь забросить подальше, и вдруг мгновенным проникновением вспомнил детство, когда они пацанами мастерили деревянные мечи и бесстрашно кидались в крапиву, рубя ее направо и налево. И другое мелькнуло — картинка из какой-то книжки — воин в шлеме и кольчуге с занесенным над головой блестящим мечом. Мелькнуло все это и пропало, и он снова замахнулся, чтобы выкинуть помешавшую работе Железяку. Но тут кто-то сзади вцепился ему в рукав.